Гортензия стояла на окошке, а рядом тёрлись палевые кошки.

Скользили тени по кудрявым веткам, валялись на столе моём объедки.

Валялись письма, дневники и ручки, от ноутбука сломанная штучка.

Открытки из Италии и Бердска и было на душе моей так мерзко.

Я вспоминал нашествие Мамая, и женщину, оставленную в мае,

На остановке возле Хан-Шатыра, она сказала мне, что я проныра,

Пусть я умею говорить красиво, но я совсем не бог и не мессия.

Мои слова, как в речке отраженье, находятся в потоке и движенье.

Закат пылал как клёны в час осенний, искала голова моя спасенья,

В холодной водке и дрянной закуске, в стихах забытых, бесконечно грустных.

В стихах, что были созданы когда-то, в которых боль колючая утраты.

Они, как «Панадол» меня лечили, тянулась жизнь в суровом миттельшпиле.