Полнолуние. Четвёртый день нового года. Мотель «Снежана». Старое, трёхэтажное здание довоенной постройки. Лестницы с деревянными перилами, коридоры, крытые бугристым, линолеумом, глухонемой швейцар с седыми космами, запах тушёной капусты из буфета. Что привело сюда двух людей? Офисный роман: он — коммерческий директор процветающей строительной фирмы — плюшевый, семьянин с ранней румяной лысиной, и я — руководитель дизайнерской группы, его внештатная любовница, старше его почти на девять лет. Хотя, нынче это, кажется, модно. Сумрачный посленовогодний вечер с тепловатым душным шампанским, фальшивыми новогодними побрякушками и непременными свечами, сальными и пахучими. Ближе к ночи он завёл невыносимо проникновенный разговор — «о нас». «Ты пойми, я сейчас не могу уйти из семьи. (Будто я когда-нибудь просила его уйти из семьи)...Моя жена. Она такая, она такая...» (Будто я не знала, что всем, что у него было, он обязан ей, вернее, тестю). Он всё говорил, говорил, а я прислушивалась к тому, как за шифоньером шуршала мышь. Забавно так — шырк-шырк. Потом глянула на него — его порозовевшие от выпитого ветвистые уши смахивали на крылья грустной летучей мыши. Не выдержала и рассмеялась. Поначалу просто прыснула, потом громко. Он обиженно запыхтел, а я покурила на лоджии, а затем задремала, убаюканная мышиной вознёй.

Разбудила Луна. Вообразите. Самое полнолуние.

Над реденьким пролеском нещадно полыхала гигантская луна. Луна переливалась немыслимыми цветами, там, казалось, лютовали хвостатые огненные смерчи. Из невыносимо сжатого раскалённого ядра выстреливались наружу малиновые грибы протуберанцев, и освободившееся на мгновенье лунное вещество ослепительно текло, пузырясь и разбрызгиваясь, и брызги эти, разрывая жёсткие цепи тяготенья, уносились в могильную космическую мглу и долго остывали там мерцающими ртутными шариками. Луна была так невозможно близка, что, казалось, лёгкого дуновенья ветра достаточно, чтобы не выдержала и лопнула прозрачная серебристая плёнка. И тогда прольётся Луна исполинской каплей прямо на беззащитную Землю…До отчаянного вопля стало жутко. Такой луны не бывает, её просто не может. Быть. Это не Луна, это что-то другое, что-то другое…

Из столбняка вывел его голос. Он стоял спиной к окну, говорил в телефон, жестикулируя свободной рукой. Затем он повернулся. «Извини, надо возвращаться. Срочно. Так вышло», — бубнил он, не глядя на меня, полагая, вероятно, что я расстроюсь, что придётся покинуть этот мышиный притон. Всё предсказуемо. Я точно знала, что будет по приезду, что будет завтра, так далее, далее, далее... Но далее было всё по иному. Далее — закончилась моя жизнь.

***

Далее. Шоссе, опущенный шлагбаум, обдолбанная звероподобная шантрапа. Какое-то дикое костоломное месиво. Самая ужасающая жестокость — это когда ненависти нет, а только лишь скотски-веселый азарт и подростковое любопытство. Меня сперва не заметали, я выползла через заднюю дверь. Свора, их четверо было, меня не разглядела. Потом стало невмоготу ползти, я встала и пошла на свет. И даже когда я услышала позади себя удивлённый и обрадованный визг: «Вон она, сука!!!», я шагу не прибавила, а всё шла на свет. А потом — со спины слепяще-желтый, мечущийся световой диск и тупой, многопудовый удар куда-то в пояс...

Потом свет разредился, переместился вперёд, стал из жёлтого переливчато-голубым. Из сплошного потока он распался на шарики, похожие на огромные мыльные пузыри, с пульсирующим мерцанием изнутри. И опять возникла Луна, вернее её чудовищное подобие. Опрокинутая конусообразная световая штольня, которая шла от неё, сфокусировалась на одинокое трёхэтажное здание с одним единственным горящим окном на третьем этаже.

Шла и вышла к мотелю. К тому самому, из которого выехала? Да нет, не совсем к тому. Обслуга — горничные, портье, швейцары — безмолвны, как рыбы. Посетителей отеля сначала вообще не было видно. Потом в холле увидела троих мужчин, они втолковывали женщине об отложенных рейсах, о регистрации и багаже, а та переводила взгляд с одного на другого и улыбалась непонимающей улыбкой. «Ой, вы знаете, я так боюсь летать. Каждый раз себе говорю: «вот это в последний раз», и всё не получается, не получается. Я ведь даже талисман с собой беру. А тут забыла. Ведь всё обойдётся, да? Никто ничего не знает. Не отель, ночлежка. Тут даже зеркала нет. Вообразите!» Мужчины, все заросшие давней щетиной, однако при галстуках и в белых манишках, кивали, цокали языками. Единственным живым человеком мне показалась махонькая горбатая старушка в ситцевом халате с васильками и вязаной кофте поверх. «Ничего, доченька, всё хорошо. Всё образуется, уж поверь. Ты не гляди на них, будто и нету их вовсе. Да их и впрямь нету», — нашёптывала она мне скороговоркой, поглаживая по руке своей сухой, горячей ладонью. Вот так, причитая и бормоча, она меня проводила до самого моего номера на третьем этаже. Там был телевизор, он, кстати, включился как-то даже собой. «Сегодня днём на вещевом рынке в посёлке Васильево были задержаны предполагаемые убийцы известного предпринимателя Станислава Завойского и его спутницы. При попытке сбыть дорогие часы, перстень и сотовый телефон убитого. При задержании они не оказали сопротивления и в настоящее время дают показания...» Потом показали их самих. Как нашалившие школьники в кабинете завуча. Девица, та вообще расплакалась, тоненько так, будто не она визжала тогда ликующе: «А вон она, сука!». А пацаны неловко заслоняли ладонями лица от камеры и застенчиво улыбались. Странно, у меня не было к ним ненависти. Даже нечто вроде жалости.

«Нечто вроде жалости, не так ли? Так, я спрашиваю, тебе жаль её? — Она кивнула в сторону уже угасшего телевизора.

— Кого, девочку? Ну жалкая она какая-то.

— Ещё бы не жалкая. Панкратова Лариса, ученица девятого класса. Хитрая не по годам, порченая и злобная дрянь. Из более чем благополучной семьи. Хочешь, я тебе скажу, чем всё это закончится? Пацаны получат немалые сроки. Один сгинет на зоне, двое — через пару лет после возвращения, от гепатита и туберкулёза. На суде они покажут, что втянули несовершеннолетнюю девчушку в преступное деяние, хотя было как раз наоборот. Им пообещают, что скостят срок, но, как всегда, обманут. Девку спроворят в наркодиспансер, а потом — заграницу. Кончит она очень плохо, но это нескоро. Так что жалеть тебе её нерезонно. Тем более, что это ведь она тебя убила.

— Как... как вы сказали?

— Ты слышала, доченька. Когда твоего друга выволокли из машины, ты выбралась через заднюю дверь. Пацаны тебя не углядели, друг твой успел плеснуть им в рожи газом из баллончика. Его не спасло, а их разъярило. Тебя увидела она. Что она с тобой сделала... — не стану говорить...

— Погодите, погодите! То есть вы хотите сказать, что я, что мы — на том свете что ли? — Я постаралась хохотнуть, вышло жалко и опасливо.

— Да нет, не на том. Того света, чтоб ты знала, вообще нету. Свет, он один. Просто он не плоский, как тебе кажется, а многослойный. Не в моей власти рассказать тебе всё. Постараюсь популярно. Ты должна была погибнуть. Да ты, собственно, уже и погибла. Но — судьба внесла поправки... Знаешь, у древних греков была Богиня Судьбы. Ананке. Её, вообрази, опасались даже Боги-небожители. Так вот иногда случается, что Судьба делает шаг назад. Редко, но случается. Тебе выпало жить. Почему? Потому что — Луна! Зеркало Лилит. Однако Линды больше не будет. Будет другая. Тебе придётся с этим свыкнуться. Кстати, ты обратила внимание, что здесь, в мотеле совсем нет зеркал? Знаю, что обратила. Сейчас поймёшь, почему. Хочешь? Глянь, если не побоишься.

Сказав это, она выпростала из складок одежды небольшое овальное зеркальце в деревянной оправе в форме дубового листа...