Он любил свою постель…

 

Да. Положительно любил. Всё в ней было каким-то шахматным. Или шашечным. Доподлинно он не знал. Но подлинно – чувствовал. Шахматно-шашечным, но не подлым. Не под дых.

 

И простыня, и одеяло, и даже наволока были в разноцветный квадратик. Как Земля с самолёта. Он понимал индусов, придумавших шахматы. Индусы ведь что? Индусы суть медитаторы. А медитация возносит тебя на уровень лёта самолёта. На эйр-линию.

 

Простыню он величал кратко, по-мужски – Просты́ня Никитич. Потому что уважал. Подходил к ней перед тем, как собирался возлечь, и спрашивал:

 

– Про́стыня Никитич, уважишь ли?

 

Дам ещё уважал. Особенно уважаемых знакомил с Никитичем. Бывало, свернёт одеяло, положит аккуратно на тумбочку, а сверху подушкой прижмёт. Для надёжности. Чтоб не сбежало. И сразу к даме. Усадит ту прямо на Никитича сверху, сам рядом устроится и давай в шахматы с нею играться. А то и вовсе – в шашки. Если в шахматы, то всё больше конём шагал. Буквой Г значит. Оттого, что гордый. Ежели дама выигрывает – он сразу в дамки шасть. Вернее, в дамку. Это значит лежать ей в уюте, у стеночки, и подушку мять в наволоке. Ну а если дама ума не кажет, он ей абонемент выписывает, и на утро без кофия и какавы в школу шашек везёт. Имени шахматистки Гаприндашвили Ноны Терентьевны. Самолично. Таксист он. Потому и самолично. Таксист, который любил… Шашечки.