Принеси...
Принеси мне искру в тростнике.
Укради её, вытащи
изо рта всепоглощающего времени,
когда оно
ненадолго уснёт.
Ведь такое бывает?
Время не умирает, не стареет,
не устаёт и не гнётся
под бременем зла и жестокости.
Но вспомни механические часы:
секундная стрелка прыгает
и на мгновение замирает.
Что если этот промежуток
между прыжками стрелки
и есть сон времени?
Сон, в течение которого
оно дышит бездонным чёрным ртом
и дыханием воспламеняет угли добра.
И что если время, лукавое и мудрое,
само придумало этот сон,
чтобы дать кому-то возможность
выкрасть маленькую искру,
которой суждено стать пожаром
в леденеющем сердце?
В моём сердце! В моём!
Нет, не врождённое бесчувствие,
не сознательная отрешённость –
его замораживает
неизбывность
человеческой боли.
Эта боль – повсюду.
Она гудит сиреной,
гудит из всех переулков Земли,
сливаясь и образуя
единый
оглушительный гул…
…Я слышу последний крик ребёнка,
взрывом разорванного на части.
Я слышу отчаянный вой матери,
рвущей на себе волосы.
Я слышу зубовный скрежет отца,
на глазах которого…
Довольно. Ты ведь знаешь всё
об этом жутком гуле.
Знаешь и то, что со временем
он превращается в обычный шум,
потому что к нему – и слух, и сердце
при-вы-ка-ют.
С каждым движением стрелки,
прыгающей от одной смерти к другой
и ненадолго засыпающей,
сердце
становится всё более механическим,
глухим и холодным…
Я прошу тебя, мой Прометей,
принеси,
принеси мне искру в тростнике!
Потому что
мне страшно
привыкать.
(Н)
