после
Полинявшего неба бельмо на окне,
плачет мама: "ну что же ты, глупая..." –
прикасается робко, тревожа во мне
незажившее, трепетно-хрупкое.
Закрываю глаза: всё, конечно, пройдёт,
время вычеркнет буквы из имени
и, надёжно запрятав, положит под гнёт
непрощённое мною "прости меня".
Будет хмуриться доктор, снимая бинты,
обещая, что раны затянутся.
Будет кто-то чужой (а не ты! а не ты!)
разукрашивать вторники-пятницы
и насквозь понимать и, обиды дробя,
в каждый день уносить на руках меня.
Буду я по ночам догрызать второпях
килограммы поваренной каменной
и туда возвращаться, в подушку крича,
где мы оба без памяти чокнуты,
где обветренных губ немота горяча
и запястья ещё не зачёркнуты.
