Смотрит в окно – зыбкий блик луны тихо прильнёт к постели.

«Я не могу, не решусь, но мы…», – девочка в юном теле

просит его – «Ну, давай сейчас просто рискнём остаться?

Милый, поверь, не бывает так: выше – проснулся – "двадцать"»…

 

 

Старый балкон подпиравший клён – в зимне-горчичном цвете.

Лунный мальчишка в меня влюблён.

– Знаешь, настанет лето – я покажу тебе тайный плот, нам покорять бы реки – их сосчитаю по пальцам ног. В нашем надводном веке слишком размыты следы, мечты, нам лишь край неба видно.

Стынет мерцаньем рассветный дым.

Было б не так обидно – если взойдёт над чужой землёй та, что во мраке спящем.

Неба мальчишка в меня влюблён – кажется настоящим.

 

Дзинь. 18-ть. Учёба, дом. Брат – самый смелый, лучший. Чинит, ликует, орёт Биттлов… мне б не сойти с катушек. Вектор ночами сбоит – отсчёт – в мыслях на единице.

Я загадаю Его, насчёт…

Вдруг, как всегда, приснится…

Лондонский ветер, богемный парк, время сомкнув в ладошке, мы пьём мартини – Бен-тауэр над… Жалко, что понарошку. Утро прорвётся, и странный хрип гулко встревожит нишу: до пробужденья – минуты три, тиканье стрелок слышу.

 

– Да будет день – мой покорный день – без суматошных хроник!

Тот, кто навеял табу недель – тупо придумал вторник. Вяло кружится цветной Арбат рвано-недельным вальсом. Бабочка вздрогнет… Бен-тауэр над… Я бы могла стараться стать самой правильной из людей, не наблюдать, как с крыши падают капли и льнут к воде осенью рьяно-рыжей, где, средь безмолвий, один лишь шаг – верь, лишь один, как прежде.

Там, в полудрёме вина, душа.

Ясность – приходит реже.

 

Мается полдень в немой жаре. Счастье ли эта осень? Я воплощаюсь… не там, не здесь: «только б не 38…» – томно ворвётся в простой уют муторно-резким звуком. Мой закадычный, давнейший друг – скромно протянет "руку".

– Можно ли "сердце"?

С поправкой "но", мы ведь знакомы вечность. Не потому, что живём, как сто – сто миллионов. Вечер всем обещает желанных квот. Может, махнуть нам в Ниццу?

Или же в Лондон – к Бен-тауэр, чтоб…

чтоб он сто лет не снился.

 

Замкнутый круг – мой привычный круг. Муж собирает вече, дабы средь важных житейских пут ровно дышалось, легче.

Странность не в том, что живу средь тех – нужных, столь нЕ-различных. Глупость ли в том, что не жду вестей? Сумрачный гуру вычел важное в знаках. И главный "брак" – годы, фрагменты, числа. Я засыпаю назло утрам, ибо без-верны мысли: детства площадка и старый двор, синий, от солнца зонтик. Мама, ты знаешь, меня с сих пор часто сюда заносит.

Помню, как дурно цвела герань в тусклом балконном свете, но прилетала на зов «Пора» – лучшая на планете Фея из сказочных добрых снов, с вафельно-терпкой пылью. Есть во вселенной такой закон – он повторяет: «Мы ли… воды цедили, крушили лёд? К небу ж – тянулись рощи».

Лунный мальчишка в меня влюблён, только не снится больше.

 

Руки чужие – в семь рек мосты рвут напряженье вышек. Тянется детства тягучий дым, в дальнем оконце – выжег*. Миг – замещает мерцанье ламп, звёздных молчаний точки.

 

Сплю, поднимаюсь Бен-тауэр над…

 

Глупый, до скорой ночи!

 

 

* Бен-тауэр – одно из названий башни в Лондоне

* выжженное место