Иногда не говорится. Немота одолевает тебя со всех сторон и не хочется открывать рот, выдавливая никому ненужные объяснения. Субтитры более к месту, но по экрану уже побежали титры воспоминаний.

 

 Бегство

 

Лихорадочно соображая, где искать самолёт, я вертелась на месте. Говорят, что бабы дуры не потому, что дуры, а потому что бабы. Это про меня - прямо перед носом маячила нужная цифра, а в открытую дверь вливалась изрядно истончившаяся струйка жаждущих улететь. Посадка заканчивалась, и пришлось рвануть с высокого старта.

Уже устроившись между безликой девицей и толстым дядькой с ноутбуком, выдохнулось и успокоилось, если не на душе, то где-то на её поверхности. Наушники, список фильмов в бортовом запаснике, взгляд в смартфон: «Мы сегодня пьём у Макса – у него дочь родилась 3200. Помнишь Макса?». Помню, конечно. И Макса, и всех остальных помню, но лучше бы забыла. Ответить? Но писать не хочется. Проще позвонить, но и говорить не о чем. Есть слёзы, слов нет.

 

Перебираю письма, чтобы убить время до взлёта (вру).

 

Сколько их было написано за 9 лет, знаешь? А Гугл в курсе. Удаляю одно за другим.

Сейчас я заглядываю внутрь тех дней и лет. Одни пахнут снегом и ёлкой, другие грустью. Есть весёлые с картинками, а есть такие, что хочется подчистить собственную память. Вот здесь писала тебе ночью во время тропического тайфуна. Я вливала в себя американский самогон метрах в тридцати от берега и активно боялась, что бутылка закончится раньше, чем я напьюсь.

 

Порой переписки напоминали разговор слепого с глухим. В другие дни казалось, что мы сошли с ума, настолько всё выглядело бредово во всех смыслах. Стыдно? Нет. Странное ощущение отстранённости последних дней раздаёт в мозгу задания по отделам - послать на х..! И они дружно выпроваживают несмелую просьбу "а может не надо, а?"

 

Нашла то, что искала. Подобных случилось много, ещё больше телефонных откровений, но их не пришьёшь к делу. Вот эта записка ещё не удалена - три призрачных слова.

 

Фантомная боль воспоминаний.

 

«— Можно протиснуться? — ты смотрел настолько сверху, что казалось сейчас закружится голова.

— Э, конечно, "тиснись" на здоровье , — я улыбнулась, но первое впечатление от роста не проходило, а потому мой приклеенный взгляд, наконец привлёк внимание обладателя всклокоченной головы, нереальной сумки через плечо и баскетбольных ног.

— Привет, вижу Вы расположились с комфортом. Позвольте, внести лепту, — на крошечный купейный столик рядом со стаканом и пирожками водрузился пузырь шампанского, коробка "птичьего молока" и ещё что-то.

 

Ты перевёл глаза на соседнюю полку и словно нехотя плюхнулся напротив. Громадная сумка приземлилась рядом, подмяв синюю фирменную пушистость СВэшного одеяла.

 

— На "ты" можно?

 

Ты тогда сразу взял меня "в оборот", постоянно говорил, рассказывал, спрашивал, смеялся, пил коньяк, кормил конфетами и совершенно не пьянел. Мы не стесняясь праздновали что-то, не помню что, болтали, два раза сидели в вагоне-ресторане, были изгнаны оттуда и радовались обществу друг друга как дети малые.

 

Помню, как уснула где-то к окончанию третьей бутылки и почти пустой второй коробке "птички". Утром ныл затылок, и скулили назойливые вопросы "что это было?", а самое главное — "не было ли чего?". Утро, оно такое утро, постоянно пытается вогнать в краску за то, что ночью казалось "тем самым".

 

Кроме меня в купе присутствовали мои же тапочки. Соседняя полка поражала неприкосновенностью, словно всё это только привиделось. На столе не осталось и следа ночных бдений, а часы напомнили, что через два часа выходить.

 

— Ты же хочешь кофе? — голос вывел из транса удивлением. Ты держал два стакана в подстаканниках с ароматом кисловатого пакетированного напитка, но это был всё же кофе.

 

— Хочу, конечно! Думала, ты вышел ночью, — твоё немного снисходительное, но тёплое выражение лица не позволило сделать полноценного глотка, кофе застыл между горлом и желудком, и я подавилась от неожиданности.

 

Кашель забивал долго и упорно, разбрызгивая остатки коричневой жижи в радиусе купе. Ты хлопал по спине, смеялся, уговаривал сделать ещё глоточек, шутил и снова колошматил. Помню, что взглянула смущённо, но вдруг встретила необычно серьёзное лицо.

 

— Выходи за меня?

— Ты с ума сошёл, я замужем.

— Ну и что? Я два раза разводился, поверь, это не большая проблема. Так как?

— Что-то было ночью? То, чего я не помню?

— Конечно нет, — ты смотрел, словно хотел докопаться до сути только глазами, — я не люблю мёртвых девок, — улыбка вышла натуральной, но в слова проверилось почему-то с трудом, — я влюбился и хочу на тебе жениться.

— Это невозможно.

— Уверена?

— Сто процентов — да.

 

Вот и весь диалог. Тогда ты ушёл молча и оставшиеся два часа пропадал неизвестно где. Уже перед самым вокзалом взял свою и мою сумки, но загородив проход стоял ещё пару минут.

 

— Буду в городе ровно неделю, потом улечу в Японию, позвони, хотя бы встретимся — ты толкнул в мой карман огрызок сигаретной пачки с номером, вынес багаж, легко чмокнул в щеку и пошёл не оглядываясь.

 

Три дня в родительском доме растушевались шекспировской фразой "быть или ну его на фиг". Несколько раз приближалась к аппарату и столько же била себя по рукам. В очередной подход пришлось самостоятельно припереться к стенке и прояснить — зачем мне это? Решив, что незачем, выбросила кусок картонки в мусорку».

 

Но так ли все было просто? На каком этапе мы осознаем нечто судьбоносное или таки пустое? Где расшибаемся и надпись на камне ведёт не туда? Да и как понять, что "туда" , и как "оттуда"?

Вот и я всё-таки вытащила твой дурацкий телефон из мусорного ведра "правильных поступков".

 

Говорят, что сансара вертит нами как хочет, а мы, словно телки, платим ей за прошлое. Верно это, нет ли, но пути никому не назначены. Ни ты, ни я не "обеспечены" надёжным будущим с любым знаком. Вольному - воля, спасённому - рай. Здесь важнее первое, второе тянется следствием. Ты волен, шагаешь, и жизнь поворачивает направление.

 

Множественность выходов и входов в судьбоносные перемены похожа на лабиринт и нарисовать карту фатума почти нереально. Мы встретились. Эта дикая встреча горит в сердце алым воспоминанием.

А я продолжаю удалять свидетельства собственной трусости одно за другим. Я так и не вышла за тебя...

 

Самолёт взлетает, а память всё крутит свои фильмы. Перелистываю.

 

«Вынужденное двух часовое молчание и болтливость ливня. Ауди неслась под двести по совершенно мокрой трассе, но страшно не было.

Ты смотрел на дорогу, не сбавляя напряжения, а я от скуки взялась фотографировать пролетающую за окном серую придорожность.

- Что делаешь? - я вздрогнула от неожиданности.

- Да вот, занимаю время. Кстати, неплохо выходит. Интересные кадры. Потом покажу.

- Аа...ммм... - вот и все эмоции за два часа.

- Кажется, нас зацепила камера...

- Я тоже потом покажу фото, - ты усмехнулся.

- Реально?

- Вполне.

- Это будет память».

 

Помню, что улыбнулась невесело.

Я вообще многое держу в голове. Память собирает картинки. Она их коллекционирует, а я люблю под настроение разглядывать этот альбом. Если не нравится изображение, то говорю себе - «всё случилось не со мной!». Очень удобно. Но этот «кадр» помню. Я не боялась разбиться, потому что хотела этого. И ты хотел, но в тот день мы выжили.

 

Зажмуриваюсь и просыпаюсь там.

 

«Вечером был запах твоей кожи. Нюансы аромата лучше будильника сработали на утреннее подсознание. Вдруг расхотелось разбирать по нотам одуряющий призыв мужского тела. Вдох-выдох, зажмуриться, досчитать до десяти и... Странность ситуации устала забавлять, но стала печалить и действовать на психику удручающе. Раздражение и грусть теснят возбуждение.

Этой ночью, как и в любые другие до неё, спалось плохо.

 

Мягко потягиваюсь, поворачиваясь к окну. Душистый, гудящий птицами, воздух начинает ласкаться не только к коже, но и к чувствам. Прохлада отрезвляет, будит, наполняет голову ворохом мыслей. Открываю глаза, подперев голову правой рукой, смотрю на спящего рядом.

Что ж так тоскливо то?! Хочется встряхнуться или просто спать ранним утром. Вернуть все как было, на предыдущий уровень, никогда не проходить этот этап игры и не делать из неё реальности! Но уже поздно, мы давно завязли в сюжете.

 

По коже пробегают тысячи мурашек, миллионы неизвестных существ оживляют её и душа хнычет от совершенно конкретной грусти. Всё как обычно. Вспомнились эпизоды, зарисовки, яркие мазки наших "встреч". Зачем?

Приподнявшись на локтях смотрю на спящего. Не красоты, но столько харизмы, что притягивает без права освободиться. Ни одной эмоции на спокойном лице и по дыханию можно настраивать метроном. Простынь сбилась в ногах, позволяя любоваться красивым мужским телом. Сейчас я только женщина. Никто не осудит и не попросит отчёта. Спокойное удовольствие, скорее эстетическое, чем чувственное наслаждение все же сбивает дыхание. Дышу опять. Дышу, дышу. Спать в одной постели, обнимать, говорить, слышать, слушать. Усмехаюсь чуть влажными глазами: "Здравствуй, моя грусть! Я люблю, но так и не смогла поделить себя надвое".

 

Возвращаюсь к реальности.

 

Я открываю глаза. Во рту не проходит вкус дерьмового кофе и мяты от твоих леденцов. Дядька с соседнего кресла смотрит озадачено. Может я говорю во сне? Стюардесса лыбится «за весь гражданский флот» и упорно чего-то добивается. Вопросительно снимаю наушники. Пристёгиваюсь и впервые в жизни страх полёта отступает. Огромный аэрбас основательно трясёт. Чувствую запах пота, но не от толстяка. Девица с соседнего кресла в панике. Можно поговорить с ней – это помогает, но язык не слушается. Улыбаюсь, молча протягиваю леденец. Она смотрит вопросительно и конфетка исчезает во рту. Странно, мне кажется, она её просто проглотила. Мимо пробежал стюард. Красивый мальчик – юный, чернявый, с дерзкими назойливыми глазами. Сейчас в них ужас.

Мы падаем? Хорошо бы, но вряд ли. Скорее всего парнишка ещё не адаптировался. В начале салона древний дедок хватает стюарда за штанину и что-то втирает со всей пролетарской ненавистью. Обстановка накаляется. Слышу и вижу, как мужчина через проход успокаивает спутницу, гладит её по плечу, шепчет на ухо, смотрит тревожно. Пытаюсь включить «Никогда не сдавайся» первую часть, собственно, она тут одна. Не боюсь, не сдаюсь, не плачу. Тревожная лампочка дрожит в такт чьим-то зубам. Может моим?

Мимо катится тележка с напитками, словно коляска Эйзенштейна . Отрезвляет. Жизнь всё ещё продолжается. Я молчу. И вдруг меня отпускает. Ты меня отпустил чуть раньше, теперь моя очередь. «Я сильная, сильная, сильная!» И только крепче сжимаю в руке призрачную картонку с твоим телефоном...