Белла, шаркая по пыльной дороге стертой подошвой кед, торопилась к перекрестку, как только могла, с рюкзаком за плечами и тяжелой сумкой в руках, туго набитой гостинцами, да так туго, что едва сомкнутые звенья замка на ладан дышали. Автобус газанул перед носом и, помчавшись по извитой асфальтированной дороге, скрылся в лесном массиве.

 

— Последний до города, – послышался слабый голос за спиной.

 

Вздрогнув, Белла обернулась: неизвестная смотрела сквозь неё, безучастно констатируя свершившееся, её бледное лицо сливалось с белесым ворсистым платком, завязанным под подбородком.

 

— Автобус полный, стоячих-то мест не было. Спозаранок, утром будет полупустой.

— Вот засада… – осознавая нелепость обратного хода длиной в три километра, задумчиво протянула Белла.

— Из Плодосовхоза? – заискивающе поинтересовалась собеседница.

— Ну да, топать да топать… если бы не сумки…

— Чья будешь?

— У меня там бабушка, Тамара Сергеевна.

— А-а, слыхала. Если не брезгуешь, можно у меня заночевать, я как раз-таки баньку затопила, посидим, почаевничаем. Агапия, – сдержанно улыбнувшись, представилась владелица угловой усадьбы.

Недолго колеблясь, всегда и всюду опаздывающая путешественница, согласилась.

 

За калиткой исправно заливался, лая, пёс. Во дворе обшитого деревянными рейками дома, напротив крыльца и собачьей будки, стояла банька из сруба, из которой вышел долговязый русый мужчина, лет так около тридцати… трех.

 

— Это мой сын, Макар Демидыч, он у меня москвич! приехал погостить, – залепетала не без гордости хозяйка. – А это тёти Тамары с совхоза внучка, заночует у нас. Банька поспела?

— Здрасте! – по-свойски кивнув головой, представился синеглазый «москвич». – Ага.

— Здравствуйте, – смутилась девушка, не ожидая увидеть еще кого-либо.

— Первым ступай, покамест жар сильный, а мы туточки лясы поточим да молочка парного попьем. Давеча надоила, – зачерпнув пенистого облака из ведра, Агапия протянула эмалированную кружку, – у моих бурёнок сладенькое молоко, вот попробуй.

 

Девушка присела на крыльцо, и, неспешно цедя теплые воспоминания о детстве, в котором бабушка еще держала скотину, оглядела окрестности с впившимися в небесную глубину макушками сосен, развесистыми липами и пожарной вышкой напротив остановки. Суетливое многоголосье домашней живности затихало, утопая в сонной неге. Синий вечер благоухал едва уловимыми нотками отцветшей липы, свежескошенным сеном и молочными коровами.

 

Из бани раскрасневшаяся дивчина вылетела полуодетая, испытав назойливое внимание. Непонятно кто или что проявлялось над полоком, возле каменки, свечением овалов, с размера – кошачьих. Отшагнув от двери предбанника, пребывая в недоумении, Белла силилась обмотать спутанные волосы полотенцем.

Макар во дворе кормил рыжего лохматого пса.

 

— С легким паром! – игриво выпалил он.

 

Внезапно, на неопределенный отрезок времени, пространство поплыло, будто в воздухе случилась вакуумная воронка: собака перестала есть, склонив голову над алюминиевой миской, Макар замер, всматриваясь в гладко утоптанный грунт. Белла плавно повернула голову в сторону громыхающего стука по стеклу окошка пустой бани. Увидев по величине детскую, дряблую руку, съежившись, отвернулась: «Уф-ф-ф». Окинув более сосредоточенным взором застывшие, словно восковые фигуры собаки и Макара, замедленно отпрянула в сторону пристроенной дровницы, запустив, таким образом, завод хронологической ленты с застрявшим во времени последним кадром – всё ожило.

«Что ж было-то, что?» – бормоча себе под нос, торопливо пропуская ступеньки крыльца, вошла в дом, пряча от хозяйки поблескивающие моросью глазищи.

 

Глубокой ночью стояла красная луна, тоскливо посвистывали слетки.

Девушка проснулась от дробного стука в окно опочивальни, страх давящим катком припечатал её тельце к кроватке с металлической сеткой. Старческая ледяная ручка на тонкой шее Беллы встретилась с невиданным сопротивлением: преодолевая оцепенение гостья, ухватившись за серебряную кружевную спинку, оторвалась от каркаса и метнулась к выключателю, судорожно нащупывая его в темноте…

 

Выйдя из комнаты, Белла увидела желтую дорожку света на кухню. Мать, вытянувшись за столом как струна, наматывала на указательный палец бейку от чепца, окантованного рюшем. Ссутуленный сын разглядывал отражения на черном окне.

 

— Думаешь, она уже спит? – ерзая, пробормотал Макар, чайной ложкой позвякивая по хрупким стенкам фарфоровой чашки.

— Опосля такого жара как не уснуть!? – шаловливо заключила Агапия, и, подставив пиалу под носик самовара с жостовской росписью, лукаво добавила: – Сейчас-сейчас Анисья потешится, и можно идти на покой.

 

Белла всю ночь просидела в спаленке под включенной лампой. В пятом часу она вылетела из чужого родового гнезда аспидно-серым сапсаном, высматривая в затемненных уголках зарослей нечисть.

На остановке, в несусветную рань, стояла в дымчатом платье до пят женщина с корзиной грибов, поверх которых красовался мясистый мухомор.

 

— Ты что ли в этом доме ночевала? – бархатным низким голосом обратилась она к девушке.

— Да, а что? – постукивая зубками, то ли от утренней свежей прохлады, то ли от страха, вполголоса отозвалась Белла.

— Этот дом стараются обходить стороной, весь род по мужской линии вымер, один сын Агапии остался в живых, оберегает она его, как может… – Одарив оценивающим взглядом, продолжила: – Бабка их, Анисья, мужей из семей уводила. Прокляли её бабы. Говорят, во время обмывания, после её смерти, дух усопшей так и остался в баньке. Мается её душа, унося мужей, мается… унося…

 

Тонкая белая кисть руки седовласой женщины медленно потянулась к Белле*…

 

 

 

 

_____________

*… и поправила упавшую на глаза челку.

P.S. Особенностью деревенского диалекта в некоторых зажиточных семьях прошлого века являлось смешение в разговорной речи современных слов со старинными.