Может всё от того, что сидит во мне чудо-юдо
Может всё от того, что сидит во мне чудо-юдо?
Обернулось змеёй вкруг груди и давай иудить.
А Господь-то уже много лет надо мной рыдает.
А того, что святой я – про то ничего не знает.
Одноглазое лихо меня принесло в подоле.
Воспитал меня демон пещер и старинных штолен.
Он был злобен, мохнат, клочковат, как матёрый шершень.
Взгляд лимонный его был тяжёл, соловат, подержан.
Этот взгляд я всё чаще ловлю в твоих глаз черешнях.
Карамельно тягуч он и прям, приговорно взвешен.
Ты прицельно и твёрдо им губишь, кроишь, сжигаешь.
А того, что святой я – про то ничего не знаешь.
Стал лесному зверью Флором, Лавром и римским папой.
Если голоден я, мне медведь тянет обе лапы.
Если стынет душа, и насквозь леденеет тело,
Волчья стая навстречу бежит во главе с Акелой.
И по венам Угрюм-рекой молоко волчицы.
Горько, солоно то питьё, словно кровь с горчицей.
Ищет серый в моих глазах отраженье рая.
И про то, что святой я – про то только волки знают.
Может всё от того, что затёрся лик на иконах?
И стигматы уже не гноят на моих ладонях.
Вместо лика овцою глядит голова с личиной.
Может это и есть для тебя узелок с причиной?
Так и быть, дорогой, поделом тебе, пустолайке.
Будешь зайцу косому травить свои сказки-байки.
Без любви-то душа не горит, а дымит да тлеет.
Может ты и святой, только то никого не греет.
