Табор в небо уходил
В стране Карпат, у горного ручья
Он встретил кареглазую цыганку.
Она была, как мятная приманка
Для жаждущего сладости шмеля.
Она смотрела на него в упор,
Стесняя грудь широкими ремнями,
Он был сожжён и слизан языками
Вишнёво-благодатного огня.
— Иди за мной, — промолвила она.
И он пошёл, противиться не в силах.
Был смел, как лев, но с ней робел, как псина,
Почуявшая запах шатуна.
На полпути им встретился олень,
Что знал и ждал её прикосновенья.
Не выказав ни страха, ни смущенья,
Он стал жевать из рук её сирень.
Открылось поле, где алел шатёр.
В шатре сидел барон золотозубый.
Он был седой, пузатый, толстогубый,
И взгляд его был цепок и хитёр.
— Луми́ница, зачем ты привела
В наш добрый табор этого румына?!
Заступница, святая Катаржина,
Как вразумить мне эту дочь осла?!
— Отец! Люблю. Люблю, люблю его!
Останусь с ним пасти овец отары.
И пусть меня постигнет божья кара,
Но нет милее больше никого.
Барон вскочил, блеснул цыганский нож.
Блеснули солнцем зубы золотые.
И две души, блистательно младые,
Освободились от атласных кож...
А табор молча в небо уходил.
Не ведома нам глубь души цыганской,
Что глубже дна и бездны океанской,
И в чём её магический посыл.
