Сценарий

 

«Из всех искусств для нас важнейшим является кино».

В. И. Ленин

 

 

Поезд медленно тронулся...

Волнистый перрон в лужах, фонарные столбы, старухи с плетёными корзинами, доверху забитыми яблоками, варёной картошкой, огурчиками, зелёным лучком, помидорчиками и румяными пирожками медленно поплыли... поплыли в окне вагона, сменяя кадр за кадром. Взгляд мой скользнул по зданию вокзала – аршинные буквы на фасаде немо свидетельствовали: «Вятские поляны». Юноша-попутчик обратил Её внимание на аншлаг:

– Полюбуйтесь!

Она прильнула к стеклу и убитым голосом обречённо произнесла:

– Вв-вятские поляны.

В засыпающем вагоне эта фраза прозвучала отчётливо, неутешительно, как приговор, который обжалованию не подлежит. Плацкартный вагон как-то сжался весь, скукожился, стало тревожно-тихо; безутешный младенец в соседнем купе и тот затих. В наши души заползала беспросветная серая безнадёга...

– Это не просто название города либо станции... нет, – указательным пальчиком Она изобразила на запотевшем стекле словосочетание и, слегка отстранившись, полюбовалась им. – Это экспрессивное ёмкое русское выражение, – одним жестом смахнула влажные буквы.

Прильнув лбом к холодному стеклу, соприкасаясь головами, они молча провожали глазами уплывающую вывеску.

– А что ещё может быть «вятским»? – спросил он.

– Жизнь, – предположила Она.

– Дороги.

– Архитектура.

– Погода.

– Настроение.

– Шутки.

– Всё, – подытожил он. – У нас «вятским» может быть абсолютно всё.

Я с огромным интересом наблюдал их пикировку и лишь немыслимым усилием воли, сохранял беспристрастный вид.

– Ты знаешь, я сейчас представил короткометражный фильм минут на пять.

– Пять много – три.

– Ну, давай три, – миролюбиво согласился он. – Итак, российская глубинка: лето, комаристый вечер, вседержитель земли русской стоит на взгорке, а вокруг, сколь хватает глаз, бескрайние заброшенные поля...

– Нет... лучше не так, – глаза у неё озорно вспыхнули, – заросшие поля – это ивовый кустарник и мелкий березняк – неочевидно, некрасноречиво. Лучше окраина деревни.

– ...Камера крупным планом снимает пегую дворняжку с жизнерадостными глазами. Она лежит на траве у хозяйских ног, и, задрав мордочку, силится заглянуть ему в глаза...

– Собака подобострастно улыбается. На спине – репейная колючка.

– Объектив с дворняжки передвигается на сапоги хозяина...

– Кирзачи: подошва стоптанная, носки бурые. Изображение скользит вверх по тиснёным чёрным голенищам...

– Суконные штаны с отвисшими коленками... ширинка вольнолюбиво раскрыта. Как говорится, можем себе позволить! – по-ленински выставив ладонь вперёд, он картаво произнёс: «Скажу бойше, это – гыавное завоевание евоюции!»

– Скажу Мойше...

Они задорно рассмеялись.

– Но, оставим патетику! – иронично прервала Она. – Итак...

– Ремень на брюках узкий.

– Покуцанный.

– Фуфайка по-молодецки распахнута, выцветшая рубашка, предположительно голубого цвета, заправлена за пояс.

– Камера продолжает ползти вверх...

– Замызганный ворот рубахи расстёгнут – «из-под» щёгольски торчит край... Край чего?

– «Тельняшка» – наигранно, искусственно.

– Жёлтой футболки.

– Петушиная шея переходит в седой щетинистый подбородок. Щёки загорело-копчёные, в уголке рта самокрутка...

– Нет, «самокрутка» – вульгарно. Хабчик «Примы».

– Идёт сизый дымок.

– Мужик хмурной, поскольку трезвый...

Они согнулись пополам... и долго беззвучно тряслись в унисон, не в силах успокоиться.

Я, затаив дыхание, заворожёно слушал творческий диалог счастливой молодой парочки понимая, что на моих глазах рождается сценарий фильма. Я отчётливо увидел и этого деревенского мужика, и дворняжку. Чудо какое-то!

И как они спелись... Буквально десять минут назад все мы ехали нелюдимо уткнувшись в свои заботы. Она с серьёзным видом вычитывала убористый текст с печатных листов, он – заполнял кроссворд. Ехали буки-буками. А сейчас они перекидывались шуточками, с полуслова понимая друг дружку, радостно смеялись, фразы их уже трудно было разделить на отдельные реплики – это был единый развесёлый ручей, весенний, звонкий, полноводный. И ещё свет... Они излучали теперь какой-то загадочный лунный свет, сияние их нарастало. Край этой волшебной ауры согревал и меня.

– Нужно избегать безликих слов, русский язык богат. Можно сказать «человек нетрезвый», а можно «распьяным-пьяна-пьянёшенька».

– Трезвый, после вчерашнего.

– Совсем другое дело.

– Меняем картинку – камера являет общий план: мужичонка стоит на околице, на самом краю деревни, центральная улица уходит вдаль.

– В светлую даль.

– Разумеется!.. Улица проезжая для тракторов. Две глубокие глинистые колеи заполнены водой. Забор слева-справа вдоль дороги наполовину повален.

– Лежит, себе...

– Не ше-лох-нё-оотсятся!..

Уткнувшись лбами друг в дружку, они заливисто хохотали, утирая слёзы.

– Крапива – по пояс. Вдоль улицы чёрные от дождей бревенчатые избы, крыши у некоторых просели.

– Вдали старуха с посохом перебирается через улицу.

– Собака, заметив бабку, унеслась вприпрыжку и там игриво крутится вокруг неё.

– Кругом запустение, разруха, безысходность.

– Меняем план: объектив крупно наезжает на лицо поселянина: ещё не старый, но жизнь... обязывает. Он машинально поправляет замузганную ушанку, обводит взглядом свою малую родину, последний раз затягивается, обжигая пальцы и жмурясь от дыма, решительно бросает чинарик...

– С достоинством выпрямляется и произносит...

– Да, именно в этот момент он разрешился от бремени этой классической фразой. Не нараспев, а так... словно подытоживая, с горечью, с досадой, обречённо: «Вв-вятские поляны...»

– Не спеша, сутулясь, уходит.

– Конец фильма.

Взявшись за руки, они уплывали в глаза друг друга...

 

***

 

Она сошла на одном из тихих полустанков.

На прощание они украдкой поцеловались.

Я чувствовал, как её локон горячил... мою щёку... и собственные раны затягивались.

Без неё вагон как-то сразу осиротел, внутренне опустился, не желая скрывать нелепость бытия. Незнамый спутник её наглухо замолчал. В Самаре купе покинул и он.

Соитие по Bluetooth, невольным свидетелем которого я стал...

Рай сладостный... рассыпался в один миг, точно мираж.

Опустошённый, я уставился в чёрное окно и слушал, как поезд, вторя мыслям, потерянно бормотал: как-так, как-так, как-так...

 

Выйду в конечном пункте и я.

А поезд, потрясённый нелепостью человеческой жизни, будет сетовать и без конца повторять: как-так, как-так, как-так...

...Пока не сойдёт с пути.

 

*