Ноябрь был зол. Раненным зверем метался по комнате. Под сдвинутыми бровями гневно сверкали глаза, сомкнутые в тонкую линию губы не шевелились, кулаки сжались до побелевших костяшек. Клокочущий в глубине лёгких рык, наконец, вырвался наружу…

 

Неприятности начались задолго до начала вахты. Легкомысленный Октябрь притянул-таки большую беду, широко отворив перед ней ворота. Поохал, ради приличия, прорыдал пару раз едкими слезами и, стряхнув с плеч остатки цветного гербария в бурлящий карминный поток, смылся восвояси, не оглядываясь на содеянное. А старшему брату теперь расхлёбывать.

 

За свою жизнь он успел свыкнуться со статичной картиной за окном, где пасмурное небо обволакивало оголённые деревья с пустующими гнёздами на ветвях; гулко отзывалось на тоскливое «кар-р-р»; нависало над согбенными домами, полностью блокируя истончённые лучи далёкого солнца; и медленно сползало по стенам к мокрому асфальту. А нудный, моросящий дождь наводил тоску, выматывая душу. В такую погоду Ноябрь предпочитал находиться в своей уютной квартирке: засиживался допоздна в удобном кресле с томиком любимых стихов… Кто-то его метко назвал «проходным». Он не обижался. Просто нужно было отдежурить положенный срок и уступить место Декабрю.

 

Чашка ароматного целебного чая, вприкуску с сахаром или медовыми пряниками, мерное гудение обузданного ветра, загнанного в водосточные трубы, до сегодняшнего дня помогали избавиться от прилипчивой хандры и давления вселенского одиночества.

 

Иногда Ноябрь яркими мазками разбавлял монохромный фон полотна. Выходил на прогулку, облачившись в кашемировое пальто, обмотав шею толстым шарфом и нахлобучив на голову шапку из меланжевой пряжи, откуда выбивались непослушные, тронутые инеем пряди. Легко перепрыгивал через закованные в хрупкий прозрачный лёд лужи, напевая незамысловатую мелодию. А чтобы не промокнуть, раскрывал над собой огромный зонт в подсолнухах. Приветливо улыбался редким встречным. А те, немного опешив от вида великовозрастного чудака, всё же возвращали улыбку. Приятное чувство тепла разливалось в груди. Его хватало, чтобы не мёрзнуть самому длинными вечерами.

 

Но… В этот раз осадки были необычными, плотными, остро-кислотными. Колючие раскалённые дождинки с легкостью преодолевали любые преграды, глубоко застревали в живой плоти, оставляли на ней обширные ожоги, заставляя корчиться в судорогах на выпотрошенной страдалице земле, вопить от пронизывающей боли и, обессилев, затихать. Солоноватая кровь окропляла измельчённую твердь, окрашивая в алый и распространяя вокруг приторный сладковатый запах смерти.

 

Каждый крик бил наотмашь набатным звоном: чужое горе становилось своим, сжимало тисками сердце, затрудняло дыхание.

 

Дальнейшее бездействие было чревато необратимостью. «Одиннадцатый» достал с антресолей камуфляжную форму, натянул ботинки, прихватил автомат и вышел защищать свою вотчину.

 

-------

Как зловещий гриф на крутых горах,

На моих горах приземлился враг.

Сердце, час настал, обернись орлом,

Над зубцами скал размахнись крылом… ©