Вязьма. Как и во многих небольших провинциальных городках России, здесь прекрасно себя чувствуют артефакты советской эпохи. В глубине сквера возвышается бюст Карлу Марксу, главные улицы носят громкие названия, призванные постоянно напоминать о прошлом: улица Ленина, 25 Октября, Парижской Коммуны и тому подобное.

 

Мудрое, не очень богатое местное начальство справедливо считает, что на переименования потратится куча денег, а люди все равно будут называть улицу к трассе Комсомольской, а ту, что ведет на вокзал, Красноармейской. И это совсем не говорит о политических пристрастиях вязьмичей, а скорее, наоборот, о философском провинциальном пофигизме.

 

На центральной площади под названием «Советская» установлен памятник В.И.Ленину. Ухоженный и отмытый от голубиных следов внимания вождь уже несколько десятилетий вдохновенно указывает на церковь с противоположной стороны площади, переделанную в краеведческий музей. Рядом приютилась автобусная остановка с двумя бетонными скамейками.

 

Вот на этих не поддающихся подростковому вандализму надолбах под металлическим козырьком и прятались от мокрого осеннего ветра две пожилые женщины-пенсионерки.

– Ты куда ж это, Нинка, собралась такая нарядная? А ж губы накрасила.

– А ты не закудакивай. Я всегда така.

– Ой, я не могу. Поглядите на неё, – обратилась та, что была без помады, к несуществующим зрителям, – да я шестьдесят лет знаю, кака ты.

– Да не ори ты, Зин, – Нина наклонилась к собеседнице и прошептала, – на почту я еду за пенсией.

Но Зина, всю жизнь проработавшая крановщицей в монтажном цеху, тихо говорить не умела.

– Тю! Охота тебе два часа в очереди стоять?!

– Ничего ты не понимаешь, мы же не просто там стоим. Мы там разговариваем. У кого что нового рассказываем. Кто умер, кто заболел, всё узнаём. Как какую болячку лечить. К какому врачу лучше сходить. Вот ты не знаешь, а я знаю. Потому что раз в месяц пенсию на почте получаю.

– Темнота ты, Нинка. Мне мою пенсию давно на карту кладут.

– Это как?

– Да так. – Зина достала из потёртого мужского портмоне пластиковую карточку.– Вот видишь, это пластмассовая карта. Сюда деньги и кладут.

– Погодь, куда кладут-то? Где? Как сберкнижка, что ли? В сберкассе, значит, тусуешься?

– Ну, дура ты, Нинка. Как была в школе троишницей, так и осталась. Вон видишь, «Банка мать» стоит? Ну, ящик такой железный, «Банка мать» называется. Я в него карту запихиваю, а он мне мою пенсию выдает деньгами.

Повисла пауза, изредка прерываемая урчанием проезжающих машин и плюханьем крупных холодных капель в грязную лужу. Нина, обиженно поджав ярко-красные губы, обдумывала, чем бы отомстить.

– Сама ты, Зинка, дура! Ничего тебе эта «Банка мать» не расскажет. А я вот все новости знаю. Мне пенсию повысили с того месяца. – Женщина гордо задрала подбородок и свысока посмотрела на товарку, ¬– Вот!

– Да ну?! За что?

– За характер мой хороший. А ещё я на демонстрации всегда ходила и палку с президентом носила, а ты и сейчас зятя больше, чем Путина любишь.

– Ты на Лешку маво не кати! Он настоящий мужик, правильный! – перешла Зина на крик, приподнимаясь со скамьи. – Не то, что некоторые.

Нина быстро вскочила и побежала к подошедшему автобусу, крича на ходу:

– Вот у него прибавку и проси, у Лешки своего, а мне государство дало! Сама дура, мать банка!

Зинка бросилась за обидчицей, и, размахнувшись клеёнчатой сумкой, смачно шлёпнула по уже закрывающейся двери. Внутри пакета что-то звякнуло и потекло. Раскрасневшаяся бывшая крановщица осталась стоять неотомщённой на тротуаре. Автобус тронулся.

Нина достала из кармана заранее приготовленные деньги за проезд до почты и отдала хмурой кондукторше. Все те 15 рублей, которые прибавило ей к пенсии государство…