НЕНУЖНОЕ
Чей след недавно был, да простыл,
пока дурак в колодец плевал,
куда мне до святой простоты,
когда моя – хужей воровства.
Нанемолчи, набормочи, не стихай,
покуда боль над тихим сердцем кружит,
пускай в тебе и не рождаться стихам,
наговори себе хотя бы на жизнь.
Вот. Держи.
Выткала, выкроила, сшила себе жизнь,
подружки ахнули: как хорошо сидит,
к сорока трещала по швам,
к семидесяти повисла мешком.
Начало банально, заметит критик,
а это уже конец.
Хорошо.
Но всё же выдюжила, вышила,
да, видимо, вышла вся,
выходила всю жизнь на сносях,
выносила или просто вынесла:
слово – не малый труд,
вот его на подушках вслед за гробом несут.
И всё тут.
Ах, что вы так недоверчиво –
вслушиваетесь, как во тьму,
слухом намертво искалеченным
не до речи вам,
не до моей речи вам,
звуки вымучивающей, вызвучивающей из мук
нечеловечески подлинное му-у-у-у…
Так вот однажды выткнется, выкрошится,
посыплется всякой трухой
из недр души, всю жизнь болевшей стихом,
от аза до ижицы
всё-всё-всё, и не удержать, прости...
Чтоб не было что за гробом на подушке нести.
ВЫЗОВ
Конечно, лузер, вдобавок ещё пижон,
торчащий в пространстве отчаянно, как донжон,
и в общем насрать, что даже голос чужой,
я в вечность вглядываюсь сусликом на меже,
по-прежнему там, где вам не сыскать уже,
наивен и чист, словно кларнет Беше.
Бухой виртуёз суёт мундштук мимо рта,
в душе рождается бессмертная какаета,
то трах-тарарах, то просто тра-та-та-та.
Вот только смотри: течёт настоящая кровь
из кукол, из чучел, из пугал и снеговиков.
Скажи мне приятель, что этот приём хренов.
Я хрень на резинке, меня куда хошь кидай,
на трёх китах сам себе расписной раскидай,
напишешь «Испания» – вот тебе и Китай.
А, в общем, знаешь, наверно, всё это зря,
что голос мой замысловато коряв,
я в стольких себя за долгую жизнь терял.
Меня от себя ни в жисть уже не спасут,
я битый и клееный тысячи раз сосуд,
храни меня Боже, покуда я не зассу.
Сливаю финал, такой вот расклад, прикинь,
Смирись с неприличным жестом моей руки,
Рыдай мой Пьеро, хихикай мой Арлекин.
