В краю магнолий,

мальв,

настурций,

если Акела и промахнулся,

чувствуешь кожею -

кончились "может быть"

 

растворительно - беспредложно.

 

Жмёшь на вымя - т9! - на время!,

если зима, настроенье - вилы

на Ривьере.

Не в теме, как я, не с теми -

нет ни вечного праздника,

ни виллы. -

 

Только розочки в вазочке Вселенной в сапогах по колено,

в стихах на вырост.

 

Израненная розочка из нетленок кричит

в пред-,

пост-,

мезокоронавирус,

 

едва красит утро не нежным светом,

трактор ржёт

и вползает в розарий,

 

поблёскивая фарами, гудя конвертером, визжа метафорами-тормозами.

 

Падает бутылка с дуба в ажину с телеграммой от обрусевшей русалки:

 

"Гомер и Вазари живы.

Гомер и Вазари живы.

Аленькие цветочки немного жалко.

На острове Буян,

где через кривотолки Калинов мост. -

Давно кличут Русским."

 

Плывёт Yellow Submarine с козой в верволке, грызущем грядущего грин-капусту.

 

А розовые розы светки.

А розовые розы светки.

А светки - попартово соколовы.

 

А белые розы светлы.

А белые светлы.

А красные розы - кровью половы.

 

Чтоб сделать (пре)красных людей из глины.

 

Строку в неё вминает протектор.

Смешал с лепестками увядшие клинья

слов и крылья обжёг.

А те, кто

сбежали, пока лопотал розарий,

апокалипсис разворачивал трактор,

не парятся - парят.

 

Мой мир слезами,

не мой -

хоть хозяйственным мылом,

 

как-то

 

не выйдет у Бога без душ матёрых, мертвых земель, без кровопотери.

 

Изба к лесу задом - готовься стрелы

искать,

где люди и где звери,

где зло из добра,

 

сказки ложь про замки,

которые спят вполвалку в розах.

 

Мне скучно здесь, бес.

Мне холодно в лампе.

Мне осень.

Мне

розы

искать

поздно.

 

На белой горе в белой юрте сидит бурят с белым айфоном, пьёт кефир.

 

 

Позвоню.