Газета пахнет пылью и скукой, диктор с телеэкрана леденцово — приторно и хрустко — ломает улыбчивое настроение, пинком выбрасывая его на оживлённую трассу быта.

 

Моё — недоверчивый уличный кот, и если ему захотелось остаться — останется. Сминаю вульгарно-неопрятную бумагу, укладывая в мусор. Экран темнеет, пугаясь когтистой лапы — кот распахивает клетку.

 

Тонкий ледок мерцает бликами фотоплёнки: не рассмотреть, не проявить — кадры растворились в серости неба, заношенной и блёклой. Под каблуками хрустят беспамятные осколки. Они только отражают, мгновенно забывая лаковые сапожки и оброненный шарф, огладивший их нежно-сиреневым кашемиром.

 

Осень-осень, торопливая и ленивая, тусклая и яркая; с укрытыми листвой крышами, первыми облачками дыхания, туманно-материального в холода; с кокетливо-золотистой родинкой берёзовой кроны — она выцветает, оставляя благородную бледность; с ловкими пальцами, вяжущими макраме из проводки...

 

Не слушать — слышать. Не смотреть. Прошу, дайте увидеть.