Предзимнее барре
— В вашем облике всё обольщает и дарит надежду,
позволяя необщее видеть сквозь лаковость фраз —
и есенинский чуб, и прикид элегантно-небрежный,
и чуть пьяный прищур голубых с поволокою глаз.
Этот древний рояль в уголке полутёмного бара
разбужу от мечтательной дрёмы. Под медленный блюз —
пусть немного неловко в ветровке промокшей и старой —
из-под чёлки растрёпанной дерзко взглянув, улыбнусь.
За окном — в свистопляс — галопирует ветер бессонный,
маракасит не в такт аритмичным стаккато дождя.
Оторвавшись от клавиш, бокалом «Шато Совиньона»
салютую — пусть с завистью курицы в платьях глядят.
Ваш ответный салют, и глоток, и текила — до капли.
Огонёк интереса фонариком светит в очах.
Брудершафт? А давай! Завершеньем спектакля внезапным
мы не станем сейчас сценариста-судьбу огорчать.
* * * * *
— Не терзайтесь — идёт вам корсет и спортивная форма.
И рояль так к лицу — отзеркалил точёный анфас,
не скажу про него — на обоях написана прорва
посвящений в стихах, ту же участь дождётся палас.
Разыграть бы в четыре руки облака. Поэтюдно.
Чтоб, ступени из них на растворе из ночи сложив,
у разлитого моря из бейлиза, в пене, под утро
слушать песню дорог, пятизвёздный зовущий мотив.
Напевать первоцвет, тот, что зайцы ночами косили.
Многоноткать шалаш из проростков прозрачной луны.
Потолок разнотравья свивать в подражательном стиле
гнёздам звёздных роёв, колыбельным скитальцев хмельных.
И вторые «по сто» — без опаски, стекляшка в стекляшку,
ну а если уж вдрызг, то — на счастье — в осколки, не зря.
Горизонт растопырит лучами окно-промокашку,
и рассвет запузырится, лопнет — родится заря.
Чикирнём «стописят» посошков, вех, дорог и аллеек.
Натекилим мурав, пудом соли всплеснув тишину,
и наловим, грудь-в-грудь, поутру поцелуев-уклеек.
Губ капкан, и — щелчок — в ствол патроном загоним судь
