Без двух полночь

Вечер неожиданно окатил высокой тёмной волной, оставляя на небе хлопья мутной облачной пены, сквозь которые серебрился лунный свет. Проникая в окно, он тут же растворялся в глубине гостевого столика чёрного стекла, на котором, словно спасательный ялик, лежал невскрытый конверт. Транслюцентная маркировка по его краю стала похожа на пограничные буйки, вплотную к которым и лёг в дрейф одинокий кораблик.
Я отвёл взгляд от монитора, и, привыкая к темноте, рассматривал ночную соль, покрывшую продолговатый прямоугольник, покоящийся на глади спокойного стекла. Пора. Пора идти к Рите. Она и так уже, верно, заждалась.
 
Госпиталь, располагавшийся на пути домой, в позднее время имел один открытый проход по территории, и проще было обойти его вокруг по освещённому тротуару, но внутренний сквер таил в себе спокойствие штиля, а шелест гарриги, напоминал спущенные паруса у причала. Я вспомнил тот причал, с которого набережная уводила к тихой запруде. Возле неё я впервые увидел Риту — мы спускали на воду первые весенние кораблики из бумаги. Они-то и показали сходство в сложении наших плавучих оригами, которое мы увидели только при сближении бортов. Мы молча встретились глазами, но улыбнулись друг другу так, как, наверное, улыбались пираты, зарывшие сокровища в единственно известном им месте, и знающие пароль для посадки на корабль отплывающий за новыми приключениями.
 
Пройдя через сквер, я вышел на освещённую площадь у часовни и остановился. Обычно, в это время она была пустынна, но в этот раз на скамье перед входом сидел старик и раскуривал трубку с кёльнским табаком. Этот запах был мне знаком, но не от дыма...
 
Сама часовня, это единственное, что осталось от костёла после бомбёжек второй мировой. После войны её приписал городу муниципалитет — вверив её лицею, отстроенному впоследствии рядом.
Бывший костёл имел свою историю, вернее истории создавал ксёндз. То ли из переиначенных проповедей, то ли проповеди вытекали из его историй, но они всегда были правдивы и интересны. Человеком он был весьма мудрым и справедливым, что не мешало ему тешить приход ироническими, а порой и остро-социальными изречениями, заставляющие прихожан попридержать пустые вопросы, ставящие в тупик самих себя, во избежание соседских насмешек.
Помимо своих священных обязанностей ксёндз заведовал и часовней, следя за механизмом курантов, которые, в общем-то, шли исправно, но в положенный час иногда молчали. Ксёндз списывал это на отсутствие особого кёльнского масла, за которым изредка отлучался в преторий.
С этой неполадкой и сложилась особая легенда у молодожёнов: после обручения они ждали ближайшего боя курантов, и если это происходило, то брак, по примете, обещал быть счастливым. Ксёндз, глядя на это, прятал улыбку в ворот, и в него же бурчал слышимую только ему фразу: "Разве счастье зависит от какого-то там масла?", и, покачивая головой, шёл смазывать шестерни, если пару провожала в семейный путь тишина. Как он угадывал будущее молодых, оставалось тайной, но его куранты были вещими. Это доказывало время, а время всегда идёт безупречно, не требуя лишнего шума и внимания.
Сам ксёндз сгинул в коричневом шторме фашизма, правда, никто не видел его среди угнанных или в местном концлагере. По слухам — он погиб в подвалах гестапо, как сопротивленец.
Эхо войны теряет отражение памяти быстрее — из-за отсутствия каменных стен, разрушенных этой же самой войной. Стираются люди, дома, улицы... остаются истории, зачастую становясь традициями. И не особо важно откуда они взялись — пришедшая современность умалчивает о многом, попросту забывая о прошлом.
 
А свадьбы так и ждут вердикта часов, чаще просто во время памятного фото. Но каждая новая семья зажигает свой очаг под исправный бой курантов. Мы с Ритой так и не успели послушать их вместе. Несчастный случай на занятиях сёрфингом уложил её в кому: она упала с волны с потерей сознания — доска ударила по голове. Благо, что спасатели подоспели вовремя — не успела утонуть. Но я не теряю надежды на выздоровление, и каждый вечер, навещая её, рассказываю происходящее за день и читаю с ней книги, порой задерживаясь до утра. Она всё слышит и радуется мне. Я знаю это. Просто знаю, поэтому и не сдал билеты в Кёльн, куда мы собирались поехать в конце лета. Плавающая дата, необходимая билетам на гостевом столике, до сих пор открыта...
 
Как и дверь в часовню... Я сделал шаг в её сторону, намереваясь спросить, всё ли в порядке, но встретился взглядом со стариком. Его взгляд был чист и упрямо-прям, как лунный свет пробивающийся сквозь тучи. Он еле заметно качнул головой, заставляя меня остановиться. Что я и сделал, повинуясь пониманию беззвучного ответа. Впрочем, его бы я не услышал — куранты начали отбивать полночь, сшивая иглами стрелок ночь воедино.

Проголосовали