БАНКА МАТЬ!

На автобусной остановке под металлическим ярким куполом прятались от мокрого осеннего ветра две пожилые женщины-пенсионерки.

– Ты куда ж это, Нинка, собралась такая нарядная? Аж губы накрасила.

– А ты не закудыкивай. Я всегда така.

– Ой, я не могу. Поглядите на нее, – обратилась та, что была без помады, к несуществующим зрителям, – да я 60 лет знаю, кака ты.

– Да не ори ты, Зин, – Нина наклонилась к собеседнице и прошептала, – на почту я еду за пенсией.

Но Зина, всю жизнь проработавшая крановщицей в монтажном цеху, тихо говорить не умела.

– Тю! Охота тебе два часа в очереди стоять?!

– Ничего ты не понимаешь, мы же не просто там стоим. Мы там разговариваем. У кого, что нового, рассказываем. Кто умер, кто заболел, все узнаем. Как какую болячку лечить. К какому врачу лучше сходить. Вот ты не знаешь, а я знаю. Потому что раз в месяц пенсию на почте получаю.

– Темнота ты, Нинка. Мне мою пенсию давно на карту кладут.

– Это как?

– Да так. – Зина достала из потертого мужского портмоне пластиковую карточку.– Вот видишь, это пластмассовая карта. Сюда деньги и кладут.

– Погодь, куда кладут-то? Где? Как сберкнижка, что ли? В сберкассе, значит, тусуешься?

– Ну, дура ты, Нинка. Как была в школе троишницей, так и осталась. Вон видишь, «Банка мать» стоит? Ну, ящик такой железный, «Банка мать» называется. Я в него карту запихиваю, а он мне мою пенсию выдает деньгами.

Повисла пауза, изредка прерываемая урчанием проезжающих машин и плюханьем крупных холодных капель с кромки зонтика в грязную лужу. Нина, обиженно поджав ярко-красные губы, обдумывала, чем бы ответить.

– Сама ты, Зинка, дура! Ничего тебе эта «Банка мать» не расскажет. А я вот все новости знаю. Мне пенсию повысили с того месяца. – Женщина гордо задрала подбородок и свысока посмотрела на товарку, ¬– Вот!

– Да ну?! За что?

– За характер мой хороший. А еще я на демонстрации всегда ходила и палку с президентом носила, а ты и сейчас Брежнева больше, чем Путина любишь.

– Ты на Ильича не кати! Он настоящий мужик, долгоиграющий! – перешла Зина на крик, приподнимаясь со скамьи. – Не то, что твой последний сантехник пьяница.

Нина быстро вскочила и побежала к подошедшему автобусу, крича на ходу:

– Вот у него прибавку и проси, у Лени своего, а мне государство дало! Сама дура, мать банка!

Зинка бросилась за обидчицей, и, размахнувшись клеенчатой сумкой, смачно шлепнула по уже закрывающейся двери. Внутри пакета что-то звякнуло и потекло. Раскрасневшаяся бывшая крановщица осталась стоять неотомщенной на тротуаре. Автобус тронулся.

Нина достала из кармана заранее приготовленные деньги за проезд до почты и отдала хмурой кондукторше. Все те 50 рублей, которые прибавило ей к пенсии государство…

 

НЕВРАЗУМЛЕНИЕ ВЫШЛО

 

Отдала я «гробовые» Лешке, зятю своему. Мы с дедом деньги на мотоцикл собирали. Но так долго собирали, что уже и не надо стал. Решили на похороны их отложить. Хоть до погоста с шиком доедем.

А тут задумала дочка машину купить. Ну, мы и вытащили заначку. Зятек, развернув пожелтевшую «Советскую Россию», крякнул от счастья и ушел, молча засунув пачку в карман. Видимо, сумма была очень большая. Запереживал, расчувствовался.

Зато теперь каждую неделю меня в город возит на нашем общем автомобиле. А уж машинка у нас – красавица! Беленькая, блестящая, «Жигули» называется.

И так мне нравится у всей деревне на виду в нее залезать! Правильно, что мы со старым мотоцикл-то не купили. Разве в него так залезешь?! Маршрут у меня всегда один: рынок, магазин «Рыбкин рай» и библиотека.

Походила по рынку. Сало купила, конфеток к чаю, пиво деду. Дёготь козе Машке от блох. Вышла к дороге. Смотрю, стоит моя «Жигуля», где и стояла, прямо возле лужи. Забралась кое-как на задние диваны. «Поехали, – говорю зятю. – В «Рыбкин рай» теперь вези», а сама в пакетах шарю, считаю, вспоминаю. Ничего вроде не забыла.

Рыбный этот магазин недавно открыли. Чего только нет, даже икра в банках. Я из всех названий только селедку знаю и минтай. Вот и решили мы с дедом всего по чуть попробовать. Каждый раз новый деликатес покупаю. Только кажется нам, что все одно минтай. А еще непонятно, если в раю режут, морозят, коптят, то, что же с ней, рыбой бедной, в ее аду делают?

Так за думами быстро домчались. Остановились, и вдруг слышу: «С вас, уважаемая, сто рублей». Я от испуга чуть пакеты не уронила. Сидит за рулем какой-то мелкий бандит в кепке и на меня усами шевелит!

Я сразу поняла, что это угонщик. Лешеньку моего убил и хочет нашу машину украсть. Тут же представила зятька любимого в крови, связанного, с кляпом, как в кино…. И так мне вдруг больно и обидно стало! Мы с дедом на мотоцикл сорок лет собирали, а этот угонять?! Даже в глазах потемнело. Схватила я пакеты и давай ими бандюгу по кепке колошматить. Не отдам мою «Жигулю», отомщу за зятя!

– Где мой Лешка? Люди, помогите! Убивают! Грабят! Пожар! – кричу, а сама его бью через спинку салом. – Ах, ты фашист проклятый! Говори, куда зятя дел?!

А он молчит, под руль сполз, к педалям прижался, кепка с лысины свалилась. Только ладони сверху пропеллером машут, кильку отбивают...

Тут вдруг телефон у меня в кармане затренькал. Прервалась я, отдышалась. Приложилась ухом к аппарату, а там он, Лешка мой, говорит, что от лужи отъехал и ждет меня:

– Мам, ну ты где?

Я платок достала, слезы вытерла, высморкалась, всхлипываю:

– Да я тут, в раю.

– Тебе туда еще рано, – засмеялся зять. – Жди. Сейчас приеду.

И отсоединился…. Собрала я тихонько по салону всё, что нашлось, сложила в другой пакет. Перегнулась через спинку, вытерла платочком дёготь с трясущейся лысины:

– Это ничаво, зато блох не будет.

Вылезла на тротуар. И только, когда рванула эта не наша машина с места, заметила на белой крыше желтые шашечки. Да, невразумление вышло.