У сберкассы толпились люди, в основном, курящие мужчины, постоянно

выходящие на перекур, не привыкшие выстаивать в очередях и изнывающие: от необходимости - переминаться с ноги на ногу. Внутри, негде было ступить, но я бесстрашно спросила крайнего, уже с пол

месяца - готовая почти на всё, чтобы, наконец, получить зарплату.

Множество лиц ещё не говорит об их многообразии. И разные, с каким-то едва уловимым налётом нездешности - вставали они, абсолютно все, излучая, одно и то же - отстранённость и непроницаемость. С лёгкой

грустью чувствую, как общее выражение уже сползает и на моё лицо, трогает губы... Да, пожалуй, так легче. Как будто лёгкая вуаль покрывает

самое сокровенное. Взгляд мой скользит бесцельно: и раз, и два... Почти

неосознанно - возвращаюсь к одному и тому же лицу. Откуда я его знаю?

Дохожу долго. Что-то как будто поднимается во мне: медленно, нехотя,

но абсолютно верно. Вовчик, конечно же - это он. Крепкий, лобастый, уже

лысеющий...

Когда это было? Лето, слепящее солнцем, блестящий, расплавленный

асфальт, и ноги мои: по щиколотки увязшие в песке - так привыкшие к его

живому жару? Близко, и глазам, и сердцу - детство ходит по следу,

заглядывает в лицо, о чём-то просит... Робею, остановиться ли, всмотреться? А взгляд его - так чист... и светел...

Маленький наш, провинциальный городок - бывал и шумен, но разве, что в базарный день - и только на рынке. К нам, на окраину - шум вкатывал иногда с колоннами грузовых машин. Пылящие и ворчащие,

они напоминали каких-то неизвестных живых существ: странных - и

удивительных. Орава их проносились мимо, стена пыли легко оседала на

землю - и снова было так тихо... Казалось, только зной, что-то нашёптывал

или напевал: томное и тягучее - подобное блюзу.

Нам всем - по семь, только Вовчик годом старше. Он сильнее и разумней,

что определяет его особые права в нашей демократии, особый статут.

Лающий Дружок - общий любимец и баловень: в походах, обычно гоняющий сусликов, как всегда - впереди. И отрада, и радость. Родным домом для нас были кучугуры. Здесь мы знали всё: от стрельбища - до

свалок. Каждый куст был и убежищем, и другом, родной душой - сострадающей и любящей. Как же это было тогда?

С большим трудом проглатываю ненавистный завтрак, но зато душу -

уже греет предощущение свободы. Ещё ложка рыбьего жира, и меня тут - нет! Что-то мама кричит во след, но я далеко - не слышу.

Сбор почти полный, конечно же: нет - только Михасика. Этого маминого сыночка всё ещё кормят с ложки. Вовчик свистит - пронзительно, дерзко.

Воробьиная стая испуганно взмывает вверх. А я так свистеть не умею...

Вовчик непревзойдённый авторитет, и потом: только он, один - кладёт меня на лопатки.

Со второго этажа всё ещё доносится хныканье Михасика, а солнышко

уже припекает. Виталя сладко зевает, Лёнчик грызёт ногти, - ждать надоело. Вовчик свистит ещё раз и поднимается:

- Айда, ребята.

Повторять не приходиться, неспешно вываливаемся со двора. Вдогонку, то

и дело, теряя на ходу шлёпанцы, и привычно хныкая - бежит Михасик:

- Ребята-а-а... стойте...

Никто его не слушает. У Лёнчика кусок новой резины: тонкой, упругой -

удивительно вкусно пахнущей:

- Вот это да, -

со знанием дела тянет Вовчик:

- Класс на рогатки, Лёнча, подари, а? Здесь нам всем хватит.

Лёнчик слегка важничает, начиная сознавать себя владельцем настоящего

сокровища.

- Хочешь, лобзик дам - попилешь? -

спрашивает Виталик и выжидательно смотрит на него, краснея от

напряжения. Уговариваем долго, в конце концов, Лёнча сдается: и общей радости - нет предела, делим по-братски. Часом позже, уже все с новыми рогатками - отправляемся за абрикосами. До чего же сладкими они были в детстве! Сад, просто очень старый, заросший бурьяном и крапивой.

Деревья в нём огромные, тенистые. Облюбовав по сердцу, взбираюсь повыше. Похожи ли мы были на полчища гусениц, жующих - почти до

полного изнеможения? Не знаю, может быть.

Незаметно подбираюсь к небу, там: прямо под белым барашком облака -

горячим солнцем качается абрикос. Его краснеющая щека - в мелких крапинках веснушек. Рука тянется сама, вот пальцы уже обхватили его

живое тельце, но облако, вдруг стронувшись, обрывается с высоты -

вместе с небом: большим и тяжелым, подминая меня под себя, сдавливая грудь - пронзительной, резкой болью. Земля оборачивается страхом. Может быть, от невозможности глубоко вздохнуть, из меня вырываются глухие, свистящие хрипы. Но вот, способность видеть и слышать - возвращается: испуганные лица приятелей качаются, как абрикосы на ветках. Михасик размазывает по щекам слёзы:

- Что нам будет, что нам будет!...

Повизгивает Дружок. Видеть их не хочется... И только от Вовчика веет

покоем и силой - смотрю не отрываясь. Самообладание возвращается, -

уже даже улыбаюсь, вызывая этим бурю восторга.

Но самое главное ещё впереди, дома, когда я в своей потной ладошке, вдруг обнаруживаю настоящее чудо: конопатое, с шелковистой, мягкой кожицей - нежное и тёплое...

Чувствую, что улыбаюсь... Очередь движется, до заветного окошечка уже

совсем чуть-чуть. А где же Вовчик? Ах да, сзади... ловлю его взгляд... Узнаёт

или нет? Любопытство распирает, но оглядываться неловко. Да и какая

разница? Воспоминания снова уводят в пески, в сосны... Тогда мне так хотелось быть мальчишкой, носить брюки и свистеть, как Вовчик. А

теперь, может быть потому, что ношу джинсы даже чаще, чем хочется - совсем не жалею о том, что родилась девочкой, и уже и счастлива-то - именно этим.

Наконец-то, зарплата в кармане - выхожу... Ручеёк мыслей развернулся:

отдать долг, заплатить за электроэнергию, за квартиру, подстричься...

Воображение моё разыгрывается, но по неволе - скоро иссякает вслед за

деньгами, увы. Заворачиваю за угол, чей-то взгляд заставляет обернуться, -

за вспотевшим окном сберкассы маячит фигура... Милый, милый Вовчик,

значит, всё-таки, помнит!

На сердце теплеет, совсем как тогда, будто снова в моей ладони -

маленькое солнце, чудный абрикос. Он родом - из моего детства: такой сокровенный и - несъеденный!