«Какой сегодня день? Что же я собирался делать? Совсем забыл…»

Теплый ветер, вывернув из-за угла, обдал его сверкающей пылью и стал играть внизу, как котенок, у его сандалий, ласкаясь о заскорузлую кожу. Евфимий остановился. Спешить ведь некуда. Можно и с ветерком поиграть!

В детстве он любил делать игрушечные «дромоны» (естественно, без вёсел!) и запускать их в небольшой бухточке близ гавани — у городских стен. Замирая от ожидания чего-то непредсказуемого, он смотрел, как волны принимали кораблики в свои бережные руки и несли их ласково и нежно до тех пор, пока исподволь налетевший озорной вьюнок-ветерок не вмешивался в судьбу маленького флота. Бухта была довольно глубокой, и Евфимий, помня, как однажды чуть не утонул, побежав за утопающей лодочкой, с трепетом — стоя на скользких камнях — наблюдал за превратностями судьбы этой совсем не рукотворной миниатюрной одиссеи.

«Что есть жизнь? Каков ее смысл? Для чего всё это?»

Сонный рыбак добродушно отодвинул Евфимия в сторону. Его усталые и довольные товарищи выгружали богатый улов. Дедовская лодка мерно покачивалась, плавные, кошачьи движения бывалых аргонавтов рождали ощущения сна, нереальности, вечности.

«Бог миловал… Вот и рыбка наша насущная!» — радостно шутили рыбаки. Каждый день мог стать для них последним (а в их душе он таковым и был), и каждый день они возрождались к жизни, ходя по водам на своей утлой посудине (ибо другой не было). Сколько бы они не выручали медных монет на рынке, деньги не задерживались в складках их широких и ярких поясов. Почему? Бог весть!

Рыбаки любили Евфимия. Они как-то по-детски верили, что его ясный, благожелательный взгляд, то встречающий, то провожающий их на пирсе, сулит им доброе плавание. И ни разу эта детская вера их не подводила.

 

(Читатель, возможно, уже улыбнулся саркастически, ведь согласно требованиям драматургии следовало бы написать: «но в одно хмурое осеннее утро седые волны неспешно, как в траурной процессии, прибили к равнодушным камням обломки старой рыбацкой лодки». Вероятно, читателю придется взять другую книгу, ибо жизнь тем и отличается от складных (и страстных!) трагедий, возбуждающих наши чувства в (не)предсказуемом месте, что беды и несчастья (равно как и страсти-мордасти) могут вообще не затронуть каких-то людей).

 

...И ни разу эта детская вера их не подводила.

Ведь кто-то из них тоже в детстве пускал кораблики с этих нагретых солнцем камней. И что-то останавливало неловкие детские ноги от коварных шагов вглубь сверкающей манящими бликами пучины.

И добрый ангел, взирая на необъяснимое благоразумие своих подопечных, никогда не оставлял их своей защитой… Ведь бывало так: кто-то из рыбаков почему-то задерживался в городе. «Старик отец опять захворал!» или «Встретил по дороге друга детства, что ушел воевать на придунайских границах!» (они несколько часов не могли наговориться, застыв в тени под навесом у торговой лавки) или «Просто проспал, как никчемный раб!»… Короче говоря, в те дни, когда непогода могла лишить их надежды на новую жизнь с утра, некто промыслительно заботился об их “рыбном промысле”. Друзья всё равно встречались, но упустив урочный час, в море уже не выходили… Значит, их ждали другие дела!

А Евфимий? Возможно, он был для них неким символом… Символом чего? Бог весть!..

Всякий раз, когда он выходил из-за угла навстречу морскому простору, прохладный ветер (как говорили среди риторов, «глас хлада тонка») обдавал его сверкающей водной пылью. И спешить становилось некуда. Впереди — с любовью ждала целая вечность.