***
Папке
Словно на флейте - сердечные клапаны...
Как это смутное выразить голосом?..
Помнишь, как стёкла дрожали и плакали,
Ты мне расчёсывал мокрые волосы...
Лучики белые- сеточка возраста...
взглядом растерянным - "вот ты и взрослая"..
Как это смутное выразить попросту?..
Тычешь втихушку в герань папиросою,
морщишься - стало быть вспомнил
"Урицкого"...
В Питере вновь тополиные замяти...
Нежность стыдлива за строгими лицами
и послевкусием прячется в памяти...
Одиночество
Он срывался с вершин, рассыпаясь сухими словами,
предлагая себя в сумасшедшие за зиму мцыри,
не успевшие сесть на уплывшие в лето трамваи
по брусничным каналам из склепа, в котором отцы и
на швартовах скулят виновато авроры и сциллы
языками асфальта хватают тебя за подошвы.
Это было не больно и даже по-своему стильно -
отражаться в камнях, продлевая падение дольше
самой длинной строки, по которой уходят герои
позабытых стихов, разрывая оковы контекста.
Он касался коринфских колонн потревоженной Трои,
эксгумируя в памяти страхи ушедшего детства -
не успеть, не взрастить и довериться тем, кто не в теме,
как изжить ленинградость, её проживая впервые.
Не пуская в себя, оставался в итоге не с теми,
человек между полюсов, голый среди кутерьмы и
в заводных дураках для искусством беременных самок,
по весне уходящих в запои на творческий нерест.
Он листал города и бросал их в корзину для спама
и высаживал в пустошах снов зацветающий вереск.
А ещё он писал и заклеивал строчки в конверты,
по субботам, как штык, отправляя письмо в Копенгаген.
Он, возможно, не верил, что там ещё водятся герды,
но, всему вопреки, оставался всю жизнь моногамен...
