Пророк
Я говорю на странном языке,
он нем почти, почти что под запретом,
не странно быть мне пустотой напетым,
жить пустотой, не слышимой никем.
Я бездной звуков сам в себе тону,
из тишины срываясь в тишину.
Душа, сквозь боль ушедшая в себя,
я кувыркаюсь и дразню прохожих,
для них невидим и не слышим, всё же
ору беззвучно, их покой губя.
Чтоб дух нарывом неизбывным вспух,
я онемело бьюсь в их чёрствый слух.
И нарастает невозможный гул,
немыслимый и незапечатлимый,
как огненная песня херувима,
как шорох тени Бога на снегу.
И в страшном гуле грозной тишины
движенья душ становятся слышны.
Смирен и скуден необъятный миг,
и снят покров, что сберегает тайну,
пронзённый тишиной необычайной,
здесь каждый смысл творения постиг.
Сумевший равнодушье побороть,
услышит мир, о чём молчит Господь.
