Диптих
О чувствах ко мне зимою токует влюблённый город,
но утром восьмого марта похмельный встаёт с колен.
Измятый сюртук прокурен, по швам переулков вспорот
и перхотью снег ложится. На плечи. Всё тлен и тлен.
Так хочется сделать ноги. Немедленно. И подальше.
В какой-нибудь там Египет, не знающий о зиме.
Где море ласкает берег и ночь безо всякой фальши,
свои обхватив колени, печалится обо мне.
Где время, урча, бодает подножие пирамиды,
уставшей от воплощенья великой Idее fixe,
Где вся суета и мерзость тенями проходят мимо,
и щурит глаза, пригревшись на солнцепеке, сфинкс.
Лижут песок Египта
мёртвые языки
волн... колесничих…
Шёпотом полилога
умерших первенцев
вяжутся узелки
памяти жертв
о милосердье бога.
Мёртвый сезон.
Голос прибоя глух.
Ветер пустыни
высушил губы сфинкса.
Из-под хиджабов
рыбьи глаза старух
в мёртвой надежде
"вот бы хоть раз влюбиться"
к дряблым щекам
гонят стада морщин.
Здесь ощущаешь себя
колониально белой.
Курят гашиш на рынке
стайки худых мужчин,
жадным семитским взглядом
мне исцарапав тело.
Хочешь – не хочешь,
зубы сцепив – терпеть
этих детей фараонов,
таких же мёртвых.
Здесь понимаешь – песок –
это больше смерть,
нежели снег,
или заточка под дых.
Значит приходит
время сводить мосты.
Да, сигареты здесь –
Смесь из дерьма и палок…
Я возвращаюсь в холод.
Египет, ты
стар для меня и
откровенно жалок.
