Падала большая винтокрылая птица, тяжело раненная в бок, издавая протяжный свист, харкая пламенем и выдыхая клубы дыма. Горизонт озарила вспышка. Было такое ощущение, будто это драконья гора о трёх рогах и семи головах, языком своим слизнула с лица неба незначительную мошку, проглотила, и в урчащей утробе накрыла её мраком, чтобы не беспокоило постороннее соседство всё лицо земли от горизонта и до края небытия...

 

Дед Афанас дёрнулся и вскочил, вытирая со лба холодный пот.

 

«Ну надо же, – в сердцах подумал он, – приснится же глупость! С чего бы?».

 

Посмотрел в окно и сердце его возрадовалось, ликуя, небывалому зимнему пейзажу. Снег лежал на еловых лапах, сильно прижимая их к земле. Солнце искрилось в снежинках, переливаясь словно в гранях драгоценных камней и россыпях чего-то Божественного, неземного. Было такое ощущение, будто это сам Бог открылся вдруг в духе святом, показывая свою благодать, свою сущность, Себя Самого земным глазам деда Афанаса. Дед Афанас перекрестился, умиляясь и радуясь чуду! Дверь избы скрипнула и за дверной косяк протиснулась овечья перчатка, а потом показалась и всклокоченная голова Митьки. И глаза уставились на него. Митя был младшим братом Афанаса, жил за лесом в избе, которую сам же и срубил.

 

– Афон, ты это... Того! – промямлила голова.

– Чего «того»? – переспросил дед Афанас.

– Травку твому хозяину принёс! Летом собрал, всё для него родимого! Под новый год нужно, нужно! Вон, ты, пока спал я, и угощение принёс, молочка возле печки поставил – лааакомство для Нафани, домового твоего!

– Так вот кому ты решил устроить ночлежку у меня? – И дед приставил два пальца к своей седой голове, изображая рожки. А я думаю, ну что за напасть мне снится? У меня ведь есть уже хозяин дома! – И Афанас указал на божницу, где перед ликом Иисуса Христа теплилась лампадка.

– Дак это.... Того, – снова промямлил Митька, секунду помолчал, собираясь с духом, затем продолжил чуть громче обычного, – у меня тоже иконка есть, – затем помолчал секунду, скрипнул полом под ногами и добавил шёпотом, – для хозяина!

 

Ехидно усмехнулся про себя и прищурился, смотря на Афанаса, как бы наблюдая за реакцией, что ответит.

 

– Так ты её жжешь, иконку-то, чтоб тебя не жгло! – отвечал Афанас. – Да и сюда, ко мне, твой Нафаня или кто там у тебя – Кузя? – подослал, потому что жжёт тебя твой домовой, так как мало ему жертвы твоей для него – молочко там да хлебушек! Ему уже более подавай – душу человеческую! И ты выбрал мою? Митя, Митя! Эх ты, Божью трапезу да на пол бесу?

 

И Афанас взглянул сострадательно и жалостливо на на всклокоченную голову пришлого.

 

– Не бес он вовсе, а хозяин дома – домовой, – оправдывалась пучеглазая голова.

– Хм, – вслух задумался дед. – До-ма-вой, – произнёс он по слогам. – Не хочу, чтоб у меня вой дома стоял! Да и как известно, двум господам не служат, или не знаешь этого? – и дед Афанас снова посмотрел на Митю. –Знаю каков он, сначала кошкой в ногах прикинуть, когда спишь, и даже мурчать будет , а потом за штанину хватает - пужает и укусить может ! БОЛЬНО!

 

- Так то, потому-что угощение не клал для него, оправдывал домового Митя.

- Так то потому-что ленность и сытость в те дни заела меня и о своём хозяина - Христе позабыл, вот Он и попустил этому быть. И дед Афанас взглянул на божницу, где по прежнему тихо теплелась Лампадка перед ликом Спасителя. А коли не опомниться бы, продолжил он, ещё хуже сталось! Вот что, травку свою нашёптанную выкинь! И в избу мою с ней больше ни ногой!

 

– Так там же молитва, – удивлённо распахнулись Митины глаза.

– Исковерканая! – продолжил за него Афанас. – Ты ж молитву взял, а слово в ней изменил! К примеру, где сказано "Где святится Имя Твое" шепчешь "да не святится". Вот и кому такая молитва, против Кого? Для кого?

 

Помолчали. Митя склонил голову, качнулся, пол снова скрипнул.

 

– Завтра Рождество, день рождения моего хозяина, – задумчиво сказал дед Афанас. – Вон, смотри где Он! Совсем близко! – И Афанас указал перстом на искристый снег.

 

– Как, тут? Уже? Неееет, не бывать этому, не может быть, – и Митя, схватившись за вклокоченную голову, рванул к выходу. Выбегая из избы, споткнулся о миску с угощениеим для домового. Молоко расплескалось, миска перевернулась. Кошка Мурка спрыгнула с печи и принялась лакать угощение. Дед Афанас перекрестился.

Митя бежал грузно, тяжело, в сторону леса возле высоких елей с большими снежными лапами-ветками, по искристым лучам восходящего солнца. Каждый шаг сопровождал стоном в душе да одышкой в лёгких. Сердце колотилось. Сапоги проваливались глубоко в снег, хрустя, и ломая первозданную красоту. Со стороны казалось будто снаряды попадали в это белое пушистые покрывало, уничтожая, разрывая, портя. Мити давно уже не было видно за окном. Но его след...

 

– Поглотил-таки зверь, – тихо прошептал в усы дед Афанас.

 

И ему вдруг вспомнился сон, от которого проснулся в холодном поту. Но в этот раз почему-то на ум пришла другая его часть, которая была сокрыта от самого же видевшего, но не разумеюшего на тот момент деда Афанаса. Когда гора поглотила большую винтокрылую птицу, что режет небо над собой, оголяя даже звезды, вдруг рухнула гора о девяти головах и трех рогах у подножья своего. И взошла звезда, и пошла с севера на юг для правды!

 

Дед Афанас задумался уставился в одну точку, было по всему видно, что он переосмысливает сон. Что это самое "для правды" сейчас для него важно и держит в своих объятиях, да он и не сопротивляется.

 

В следующую минуту солнце скрылось и пошёл снег. Он сыпал большими хлопьями будто залечивая рваные раны, оставленные человеком. Ещё через мгновение потемнело, завьюжило и следов не осталось вовсе.

 

– Надолго ли? – Продолжал размышлять дед Афанас. И, вздохнув, перекрестился на божницу! Прошло время и за окном начинали петь колядки, мелодичный девичий голос доносится всё звонче и звонче, и вот уже показались ряженные. Мужчина в образе козла в вывернутом наизнанку овечьем тулупе и с рогами на голове пугал прохожих, изображая нечистую силу "во всей своей красе!" А девушки несли звезду на шесте, показывая тем самым, что сын Божий родился и он где-то сейчас есть, где-то лежит в яслях, а рядом стоит дева Мария с Иосифом среди ягнят, и Ангел прислуживает им.

 

И дед Афанас понял, что сегодня открыты небеса и любое прошение с верой обязательно исполнится! Здесь и сейчас! Даже и быть по-другому не может. И тут он вспомнил, что крыша у него ветхая и в пору бы Господа попросить помочь в суетном деле.

 

«Что для него стоит? – думал дед. – Пальцами щёлкнуть и всё! Он ведь весь мир сотворил, а тут – пустячное дело!».

 

Став на коленки перед божницей, дед Афанас перекрестился и начал:

 

– Господи Иисусе Христе, ты который есть и которого знаю я и мой отец знал, моя мать, бабка Софья и весь мой род, прошу тебя, не прогневайся о просьбе пустячной... – И вдруг слова полились совсем в другом направлении, побежали совсем в другую сторону с верой, с полной уверенностью что так и будет, потому что об этом болело его сердце, – аз прошу за брата моего Митьку, выведи его из болота заблуждения, неверия правды. Отверьзи ум его, освободи от поношения дьявольского, отжени от него беса Кузьку и других нечистых тварей, верни в лоно правды твоей. Прости меня, многогрешного, что прошу у тебя глупости разные, ничего не стоящие и пустые.

 

Дед встал с колен, за окном пели, до слуха стали доносится знакомые куплеты.

 

Нынче Ангел нам спустился

И пропел: «Христос родился!».

Мы пришли Христа прослави...

 

Вдруг ветер сменил направление и остаток слов улетел в другую сторону. А за лесом разгоралось пламя. Афанас посмотрел на зарево и почуял недоброе, ведь там был сруб брата Митяя. Он схватил шапку, чтобы бежать на помощь, но в это самое мгновение двери отворились и на пороге показался весь чумазый словно домовой брат Митя.

 

– Ты это, того, этого... Бог в помощь! С Рождеством! – Заговорил Митя. – Решил я Афон твоему хозяину служить, от того отказался, так он вон что учудил, – и указал на зарево – горела изба Митяя.

 

Затем полез за пазуху и вытянул обгоревшую иконку Спаса Нерукотворного.

Озвар и Кутью ели молча. Потом поздравляли друг дружку, обнимались, плакали. А через пару дней Митяй с братом Афоном исправили крышу. Стали жить поживать да кошку Мурку молочком подкармливать...