Рождественская пастораль

 

Рождество топталось у порога.

Не впрямую, конечно же, а фигурально выражаясь.

За окошком городской квартиры мороз трещит -- будь здоров! – снежок поскрипывает под ногами прохожих, ветерок лютует, а в душе сыро и слякотно.

Так бывает.

Ни с того, ни с сего.

Ни с пущи, ни с поля.

Хотелось чуда.

Простого, обыкновенного.

Ну, пусть не чуда. Пусть – чудинки. Но чтобы стало тепло в душе и светло на сердце.

Конечно, в моём возрасте ждать, что подкатит на расписных санях Святой Николай с кучей подарков, -- напрасное и абсолютно бессмысленное занятие.

Тем более, на восьмой этаж «спальной» девятиэтажки.

Он, как и Дед Мороз, похоже, забыл ко мне дорогу давным-давно.

В дверь позвонили.

Резко, протяжно, требовательно, настойчиво.

Так обычно звонят, когда уверены, что именно за этой дверью их ждут и не прогонят. А если и прогонят, то вначале из вежливости предложат хотя бы чайку с пряником.

В дверном проёме нарисовался Геннадий из соседнего подъезда.

От него брутально пахло перегаром суточной закваски, скрашиваемого свежим амбре настойки боярышника.

На опохмелку он уважал именно это лекарственное средство: и дёшево, и сердито, и аптека рядышком. Иногда заменял пустырником, но редко.

-- Старик, -- мрачно произнёс он с картавинкой-шепелявинкой, -- я вернул тебе вчера червонец?

-- Ну, вернул.

-- Займи мне его, пожалуйста, обратно. Я отдам. Ты же меня знаешь.

И Гену я знаю, и его фокусы. Поэтому червонец – под рукой.

-- На! Поправляй голову, если она ещё что-то соображает.

Визитёр исчез так же неожиданно, как и появился.

Он как будто растворился в пространстве и времени.

Гена ушёл, а Рождество осталось топтаться у порога.

Фигурально выражаясь, конечно же.

У нас в деревне эти холодные морозные дни назывались Калядами.

Тогда ещё в деревне людей было куда больше, чем домов.

Сейчас всё наоборот. Хорошо, если на пять дворов одна живая душа припадёт.

Ватагами по пятеро-шестеро ходили мы колядовать.

Точнее, шчадраваць, как у нас говорили.

Шчадравали с прицелом на результат, а не по смыслу.

Запомнилось:

--Шчадрую, шчадрую,

Гарэлку чую!

Не дасьце гарэлки,

Паб”ю усе тарэлки!

Не дасьце канхвету –

Трасца вам за ета!

Взрослые смеялись и одаривали нас всякой всячиной, от безделушек-побрякушек до конфет и прочей снеди.

Лоскутки воспоминаний…

Выплыл из памяти отцовский домик в родной деревушке на берегу Днепра.

Зимние метели-вьюги замели его по самые ставни.

Раннее утро еле-еле пробивается через заиндевевшие окна.

Лижет пузатое стекло огонёк керосиновой лампы.

Сонно дышит в ухо младший братишка, с которым впокат ночуем на полкЕ, обустроенном между грубкой и печкой.

Потрескивают поленья в этой самой печке.

Мама готовит нам с братом на завтрак драники.

И не лепёшечками, а целыми блинами на всю сковородку.

Сковородку она ловко ставит ёмкой на огромные чугуны, в которых варится мелкая картошка и очистки для поросят и коровы.

Сбоку примостился чугунок поменьше с очищенной бульбой, которая покрупнее. Это – солоники. Их очень вкусно уплетать с кислой капустой, макая в тук жареного сала с луком.

А когда к драникам находится ещё и кусочек сливочного масла – объеденье ещё то!

Напротив печки, в углу – самодельные ясельки с сеном-соломой.

В них – забавный губошлёп, только что появившийся на свет телёночек.

В холодном хлеву он непременно замёрз бы, а так ему тепло, уютно и сытно.

И нам с братом развлечение. Кормим его молоком из бутылки с ядовито-зелёной этикеткой с надписью «Московская водка». «Сучок» тогда она называлась. Но её телятам и детям не полагалось. Это был напиток для взрослых. Под те же солоники с туком и луком, под папиросы «Север», которые курил отец, когда ещё был жив и молод, под воспоминания с односельчанами-однополчанами о ещё такой близкой войне…

Телёнок тяжело вздыхает и тщится встать на неокрепшие ножки.

Взгляд у него глубокий и печальный.

Будто знает, что обречён на заклание с самого своего первого дня: двух коров нам не прокормить…

Тут я вздохнул, да так тяжко, что оглянулся: может, это телёночек в углу?

Нет. Это душа, наверное.

И чего ей, душе, недостаёт? Чего ей такого особенного хочется?

А душе хотелось чуда. Неодолимо и неистребимо.

Любого чуда. Пусть даже малюсенького-малюсенького. Ну, хотя б на полноготка…

В дверь снова позвонили.

В той же тональности.

-- Вот, сволочь! – совсем не по-христиански подумал я. – Неугомонный бражник Генка наверняка пропил червонец и пришёл за очередным. Догоняться решил. Не дам!

Рванул на себя дверь с отчаянием Александра Матросова перед броском на вражескую амбразуру.

В дверях стояла улыбчивая почтальонша Леночка.

-- Вам телеграмма. Распишитесь.

Снегурочка ты моя!

Конечно же, распишусь. Спасибо!

Ага! А вот и сам святой Николай пожаловал!

Телеграфные строчки были наклеены на роскошную открытку.

Правда, святой Николай нарядился на ней Дедом Морозом и, прихватив в спутницы Снегурочку, мчал на четвёрке оленей…

Но не это суть важно.

Обыкновенные слова телеграммы показались волшебными:

«Поздравляю с Рождеством и Новым годом вск. Счастья зпт здоровья зпт удачи тчк Николай тчк»

Это мой младший брат.

Замечательный брат! Другого такого нет на всём белом свете! И даже во всей Вселенной.

И приключилось чудо.

Вдруг оказалось, что у меня уйма рождественских хлопот и забот по предстоящему Новогодью: надо ёлку купить, восполнить набор украшений, организовать подарки внукам.

И некогда предаваться унынию, пускать нюни и размазывать сопли, как говорит моя мама, давай ей Бог здоровья на долгие годы.

Всё вокруг потеплело и посветлело, обрело ясность и смысл.

Повеяло жизнью.

Дел невпроворот!

Но в первую очередь – на почту!

Отправлю маме, братьям и всем-всем близким и далёким, родным и знакомым открытки и телеграммы с одним и тем же текстом:

«С Рождеством и Новым годом, дорогие мои, любимые! Счастья, здоровья, удачи!»