ПАУЛИНА ПОМПЕЯ
Это произошло в консульство Авла Лициния Нервы Силана и Марка Юлия Вестина Аттика в богатом загородном поместье, отстоящем от Рима на четыре тысячи шагов.
Веселая и в тоже время вдохновенная речь Сенеки была прервана суматохой вызванной внезапным появлением солдат преторианской когорты. В зал, где за скромным обеденным столом хозяин вместе с молодой супругой услаждал беседой близких и друзей, бесцеремонно вошел центурион и возвестил следующее:
- Луций Анней Сенека! Я послан Гавием Сильваном, объявить волю императора. Ты должен незамедлительно принять смерть, добровольно выбрав оружие и способ умерщвления. Моя обязанность быть свидетелем тому.
- Что ж вы печалитесь, друзья мои? Не мудрецам должны вы сострадать!
Не вам ли ведомо - тем суждено уйти, кто хаос жизненный не может обуздать?
Не вам ли ведомо, что добровольно року предать себя - разумному безвредно?
И мне ли в заблуждении глубоком надеяться на милость "кифареда"?
Настал мой час! И пусть лишен я права на акты манципации священной,
вам не табличек завещаю блага, а то, что есть доподлинно бесценным -
мой образ жизни. Памятуя это, добьетесь непременно славы доброй,
немеркнущей и неподвластной Лета. Лишь этот дар поистине достойный,
незыблемый. Завещано анти'ком: На! добродетель пребывающую вечно,
а деньги же, всегда своим владыкам переменя'т.
Покончив с этой речью,
он обнимал жену и на прощанье молил её не предаваться скорби,
ведь благодатных лет воспоминанье, стать может утешеньем непритворным.
И нежно укротив уста ладонью, она ответила его увещеваньям:
- Ну, что же ты, любимый мой и добрый, забыл о самом главном из преданий!
"О счастье", что поведано Солоном, о том, что мы так долго разделяли.
Ужели ты, кто нравом благосклонный лишишь меня счастли'вой быть?
Едва ли!
Ты предлагаешь жить мне с утешеньем взамен на благо сыновей Кидинны?
Все будет так же, как и было прежде: едины в счастье - в смерти мы едины!
Откинув голову на желтый мрамор термы сомкнула веки. Мысль одна томила:
в сокрытии страстей неимоверных, чтоб дух её был непоколебимым.
Ничто не до'лжно обнажить страданий, лишь только б не утратил стойкость милый.
Мой муж, мой друг, мой славный Луций Анней, мне не страшны разверзнутые жилы!
Моя душа исходит красной влагой с твоею вместе к призрачному миру,
течет ручей наш, плещутся Наяды, фиалы наполняя эликсиром
из нас двоих...
Ничто не выдавало в ней боль и страх, и их преодоленье.
Скорее мужество намного уступало тому, что доблести являлось воплощеньем.
Не зная, что из вен кровоточащих Децима снова высучит витьё
вкушала смерть из Оркусовой чаши, стремясь постигнуть таинства её
глотками малыми.
