Он пошёл, как говорится, по стопам отца. Об этом все говорили. Некоторые даже с иронией. Хотя, собственно, что в том дурного? По стопам… Это в каком же смысле?.. Да нет, причём здесь ЭТО! Времена сейчас, слава богу, не те. И потом, что тогда произошло — поди разузнай. Полста лет — не шутка, спросить уже не у кого. И самое главное, он-то здесь причём? Ему же было тогда — смешно сказать — лет десять. А ведь запомнил все до чёрточки. И что странно — чего только потом в жизни не было, а начнёшь вспоминать — остановиться не на чем. А тут — всё, от первого до последнего слова.

 

***

Это был праздник. Или канун праздника. Целый день шёл дождь. К стене у подъездной двери был прислонён длиннющий транспарант. Со стороны казалось, будто в доме умер человек трёхметрового роста...

 

«Ой, мам, дождь на улице! Я мокрый весь...» И осёкся. Так случается, когда разглядишь на улице знакомого, дёрнешь за рукав, он оборотится и — не тот.

 

Нет, мама была та же, но лицо у неё — совсем чужое, застывшее. Мама обхватила его за плечи и почти волоком потащила по коридору в комнату. И повторяла, как заведённая: «сейчас, сейчас, сейчас...». Как будто он просил у неё что-то. Завела в комнату и затараторила: «Переоденься-посиди-почитай-потерпи немного-отстань бога ради-мы сейчас-он скоро уйдёт-мы ненадолго-никуда не ходи-мы на кухне побудем-живо переодевайся...» — «Мама, у нас что, гости?» — «Какие гости, что ты мелешь? Ну да, ну, конечно, гости, неужели непонятно? Мы тут недолго, ты будь тут, не смей никуда ходить…» Мама всплеснула руками и, торопливо, побежала на кухню, плотно прикрыв дверь.

 

***

Потом возник ГОЛОС. Странно, что слышался он очень отчётливо, будто через какой-то упрятанный громкоговоритель. Мама с отцом тоже говорили что-то, но голоса их до слуха не долетали и клубились на кухне пустым фоном.

 

[ “Так что реабилитирован вчистую. Ага! Нету, говорят, состава. Хотя составов-то как раз хватало — туда состав, обратно состав. А вот состава нету. Такой каламбурчик...”]

 

И он вдруг ясно понял, что это тот самый ГОЛОС, которого надо бояться. Это когда-то давно, в уже полутёмном детстве его отец учил полушутя: если чего-то крепко испугался, подумай: а надо ли бояться-то? Если надо, то бойся. И вот сейчас бояться было, вроде, надо, но страха не было.

 

[… “Да ну, долгая история. Интересного мало, уверяю. Да, кстати, вы знаете, куда меня вчера вечером занесло?.. Ты смотри, угадал. ...Ну ясно дело, кто ж меня внутрь-то пустит. Не, я так, посмотрел у проходной. Народ незнакомый в основном. Но промелькнули и знакомые лица. И, представляете, ни одна сука не то, что поздороваться, подойти — глазом не повела. Хотя узнали! Трое — точно узнали. Только тётя Фая, вахтерша: Костя, говорит, что ли? И очки приподняла. А я повернулся и — ходу. Невмоготу стало. Такое вот рандеву с юностью. Это сколько ж ей лет сейчас, тёте Фае?..”]

 

И ещё он понял, что этот Голос каким-то образом связан не только с отцом и с мамой, но и с ним. Ему всегда было странно, что вот было время, когда всё уже существовало, и этот дом существовал, и родители его существовали. А его не было. Нигде. И с этим простым фактом смириться было сложно.

 

И вот теперь — ГОЛОС. Оттуда.

 

[ “Ну и наконец, вопросик — из простого любопытства. Кто кляузу-то писал?.. Ну брось, брось, знаешь о чем я. Я видать-то не видал, конечно, но отдельные фрагменты мне зачитывали. Лихо, брат, со знаньем дела. Так кто же все-таки?.. Да не божись, всё-таки — член партии!.. А кто тогда?.. Ерофеев... Нет, почему же, верю. И где он сейчас?.. Умер?!! Ну понятно, на мёртвых что хочешь можно валить... Да не божись, чёрт, надоело! (Тут грохнуло что-то и звякнуло)... Прошу прощения… Ерофеев, значит. О мотивах не спрашиваю, наверняка что-нибудь возвышенное. Ну а ты? Во блаженном неведении? Что, скажешь, не знал? Знал, поди, да помалкивал. Ловко Гошка тебя пристегнул, попробуй пискни. Все вы тут, как раки в ведёрке… Защита как прошла, без неожиданностей?.. Ну все-таки, может, кто пронюхал? Молчишь? Ну молчи. Да, а с Ерофеевым-то что приключилось, отчего он... Гос-споди... М-да... «Истинно говорю вам, что один из вас предаст меня…”]

 

***

Ерофеев — это дядя Гоша. Было время, он часто приходил в гости и всегда угощал конфетами-липучками. Одутловатый, с реденькой рыжеватой бородкой, которая делала его лицо похожим на проросший картофель. Он быстро пьянел и, непременно сняв пиджак, кричал петушьим голосом: «Танцы до утра!»

 

Потом он исчез, и мама сказала, что дядя Гоша умер. Он тогда спросил: отчего? Мама махнула рукой, а отец сказал: «Это тебе пока трудно будет понять, подрастёшь, объясню». Но тут мама: «Не забивай ребёнку голову, ему ЭТО знать не надо, ни сейчас, ни потом!» А отец как закричит: «Что не надо!» Они спровадили его на кухню и долго ссорились. Потом мама плакала, а отец стоял на балконе и курил, а мама кричала ему в форточку, всхлипывая: «Петя, не стой на балконе!» А отец отвечал: «Не беспокойся, со мной ЭТОГО не случится!»

 

[“…не успеет трижды пропеть петух, помнишь эту историю?! Очень она занимает. Оба одно сделали, а получили — один осиновый сук, а другой ключи от Царствия небесного. А кто во всем виноват? Петух. Не пропел бы он, окаянный, никто бы ничего не узнал. Время было простодушное. Ты, кстати, знаешь, что есть, оказывается, такое Евангелие от Петра? Вот только в канон оно не вошло, было в нем что-то такое, за что никак нельзя его включать. Тут рука нужна твёрдая, а он... Он, говорят, по утрам, когда пели петухи, просыпался, плакал и молился. Потому и не включили: путанно все получилось. Однако ключи доверили: кто самый бдительный? У кого рыльце в пушку. Такой чужого не пропустит. А ты, Петя, по ночам молиться не станешь, потому как атеист. Да и петухов в городе нету”.]

 

***

Дождь к тому времени кончился. Он подумал: если бы того дождя не было, не было бы и этого нелепого разговора за стеной. Для него не было бы. А это — главное. Дело ведь не в том, происходит что-то на свете или не происходит, а в том, знаешь ты об этом или нет. Стало быть, во всём дождь виноват.

 

***

[“…Однако пора и честь знать, верно? Засиделся я. Давай, Пётр, отворяй ворота́... Да ты не беспокойся за меня, не пропаду, и глаза тебе мозолить не буду... Не провожай, Петь, отяжелел ты что-то. Я уж сам. Счастливо оставаться...”]

 

***

 

Вот и всё. Стоило ли запоминать? Мало ли, что было тогда, да и было ли вообще? Усложнять можно сложное, а простое — только из ряда выбивать. А жизнь — проста и целесообразна, как сливной бачок. «Не успеет трижды пропеть петух!» А не было никакого петуха. И дождя не было. Был, да кончился. И ноябрьское солнце трепыхалось в лужах, и транспарант над подъездной дверью был прибит и алел на серой стене. И в доме пахло вкусным, а по радио звучала хорошая музыка. Мама дала ему рубль на кино, а папа подарил коробку цветных карандашей «Спартак». А вечером было полно гостей, и он играл для них менуэт. Гости хлопали, а толстая тётя даже чуть не опрокинула вазу с цветами и всё повторяла: «Очень одарённый мальчик. В папу. Далеко пойдёт».

 

И самое главное: ОН-ТО ЗДЕСЬ ПРИЧЁМ!