Прогулка
Какой-то дух расхристанный, церковный
во всех полях. Ещё цветёт цикорий,
и всё ещё тысячелистен
тысячелистник.
Трава стоит в языческом покрове
тенётника. Туманом упокоен
простор и влагой выстлан
до самой выси.
Деревья, увязающие в млеке,
натужное дыхание калеки,
бредущего, как смертник, по просёлку
до места казни,
но к месту жизни, то есть – доживания.
Здесь линия ложится межевая
на местность, но не видимая оку,
в тумане, разве,
становится физически возможной.
Здесь есть предел, который дожит, прожит,
очерченный доступностью прозренья
безверью дали.
Пространство будто белены объелось;
в рулоны упрессованное сено
и в скот вселяет горькое презрение,
но жри, что дали.
Стопа, к асфальтовой привыкши тверди,
земли касаясь мягкой вторит смерти,
её следам охотней предаваясь ‒
охотник вышел.
Уж если где с тобой мы и обрящем,
то только здесь, где нет многоэтажек,
где брошена крапивы завязь
как голос свыше.
Емшан горчит ‒ толпится, иссыхая,
ссыпается в последнем издыхании,
как звёзды всепрощения и боли
на склоны дола.
Какой-то дух расхристанный, церковный,
в глазах слепца цветёт ещё цикорий,
простор дрожит, рассветом млечным полон,
в его ладони.
