Слёзы текли из моих глаз ручьями и падали вниз на непролазную грязь, которую месили мои итальянские, по последней моде ботиночки. Накануне прошёл ливневый дождь и вчерашняя засохшая колея превратилась в непроходимую хлябь. Я вытаскивала одну ногу за другой из хлюпающей жижи, которая засасывала мои красивые ботинки, но меня как будто и не волновало это. Мне вообще было всё равно, куда я иду, а уж, что будет с моими ботинками, после этого непроходимого марафона, вообще плевать. Вернее я даже об этом сейчас и не думала.

"Хлюп" - и одна нога зачерпнула в голенище противную гущу и теперь при каждом шаге громко хлюпали не только ботинки отлепляясь от тягучей трясины, но и нога внутри сапожка. Мои рыдания и чавканье глиняных бахил, давно покрывших сапоги до самых голенищ, заглушили короткие шлепки лошадиных ног сзади.

- Дитятко роженое, помани! По кой леший ты побегаешь? Шош ты як лешогонка по лягам скачешь! Все ж ты хочешь обиходить, пыришся, восней насмотрелась! Вон гли-ко, духу роду, на свои чувяки! Подь домой! Ну давай кулёма, чего растележилась! Щас Клавка тебя шанежками накормит, да цаю испьем! Она ж твоя божатка, Клавка то!

Голос деда, как будто вырвал меня из коричневой жижи и я вдруг поняла безысходность моей попытки добраться до ближайшей трассы. До неё было хлюпать ещё километра три и силы мои были уже на исходе. Я попыталась подойти к телеге, но ноги мои, как будто вросли в чёрную мякоть, а силы, убаюканные словами деда, покинули меня заставив застыть на месте.

- Пристала дитятко! Гли-ко и нажопницу давелась! Пырься, я пособлю тебе!

Из последних сил я вырвала, будто из бетона, свои ноги, одну за одной и подтянувшись на руках, с помощью деда, плюхнулась на телегу. Как только моя "нажопница", а то бишь юбка, коснулась соломы заботливо разброшенной в телеге, силы покинули меня совсем.

- Хорошо тебя сымал, сиверно седни! Дивья!

Мои опухшие глаза закрывались, а обветренные губы прилипли одна к одной, не давая вымолвить не одного слова в ответ. Да и что уже говорить! "Ководни все прогарконо" - как сказал бы дед. Не хочет он переезжать со своей деревни со странным и даже смешным названием "Негодяиха".

Я не первая из нашей семьи, кто пытался выдернуть его из деревни состоящей из двух жилых домов, но дед всегда сопротивлялся как только мог. Он и соседка Клава (моя крёстная, ровесница деда) - два обитателя забытой деревни "Зелениха". Два её последних жителя, два друга детства до конца.

"Негодяиха" и "Зелениха" одно и тоже. На самом деле, когда то в 1678 году на пустоши, которая когда то величалась "Негодяиха" была построена деревенька и назвали её официально "Зелениха", но название не прижилось и так и осталось, как "Негодяиха". Когда то это была вполне приличная деревня, со своим клубом и сельсоветом. Когда я была маленькой меня часто летом привозили к деду. Тогда в их деревни жили-были человек сто сорок, не меньше.

Глаза мои закрывались и память из детства накрыла меня, не забытыми ещё, воспоминаниями.

Помню, когда приехала первый раз в пятилетнем возрасте к деду и вышла на " центральную площадь", то есть место в центре деревни, куда сгоняли коров, к пастуху. Меня окружила стайка детишек, примерно моего возраста. Они смеялись, показывали на меня пальцем и кричали: Смотрите! Городская приехала, городская!

Сначала я не могла понять, как это быстро они меня "раскусили", но как говорится "Ларчик просто открывался", мои зелёные сандали меня выдали сразу. Все ребята, в окружении которых я оказалась, были босыми. Мы быстро подружились. Помню мальчишки "приударяли" за мной и угощали семечками, а я как принцесса из города, которого они никогда в жизни не видели, выбирала у кого принять сей дар. А ещё с тех самых пор я ненавижу парное молоко! Дед, перед тем как отвести корову к пастуху на площадь должен был её подоить. И каждый день, разбудив меня часов так в 6 утра, совал под нос кружку с теплым парным молоком, которое мне казалось воняло коровой и соломой.

Сколько воды уже утекло! И остались в деревне самые сильные и выносливые, да потом и их потихоньку отнесли на старый погост за домами. Только дед и Клава (подруга детства) остались доживать в деревне. Они вечно то ругались, то мирились, то подолгу не разговаривали. Два забытых старых человека. Одна корова и одна лошадь на двоих. А как без коровы и лошади? До ближайшего магазина месить и месить километры непролазной грязи. Хорошо ещё, что родник под боком. В старой колонке давно уже нет воды, да и для кого? Для двух ненужных никому стариков? За пенсией уже дед не ездит давно, кому они нужны эти бумажки? Если только сортир обклеить, обновить (как говорит дед).

В голове прокрутила вчерашний разговор с дедом. После моих долгих и упорных уговоров насчёт переезда ко мне в город, он вдруг хлопнул немощной рукой по столу и крикнул: Я здеся родился, здеся и помру и Клавка со мною!

"Ну мы же и крёстную с собой возьмем!" - делала я тщетные попытки. "Клавка никудысь не поедет, тут ейные дети похоронены и ейный муж, а я её здесь не брошу, она одна с коровой и лошадью не управится"- парировал дед.

Рано утром я проснулась от звона колокольчика, который висел у их общей коровы Зинке . Выглянув в окно, я увидела два маленьких, сгорбленных силуэта, которые пытались в четыре руки подоить корову. Сил в руках уже не было, но они отчаянно дёргали Зинку за вымя.

Слёзы выпрыгнули из моих глаз, а ком в горле встал и не хотел никуда уходить. Я в истерике сунула ноги в свои башмаки и ринулась прочь от дома. Смотреть на всё это у меня не было больше сил. Дед видно просек, что я убежала и вскочив на подводу ринулся за мной. Знал же, что далеко не убегу по тягучей жижи.

Мы вернулись домой к деду, попили чайку и поели шаньги, которые испекла крёстная. Прощание было не долгим. Дед посадил меня на телегу и отвез к ближайшему шоссе.

Прижавшись щекой к холодному окну автобуса, который вёз меня в аэропорт я плакала. До дома мне ещё лететь 8 часов на самолёте.

Я уже знала, что никогда больше в жизни не увижу деда, бабу Клаву и забытую всеми деревню со смешным названием “Негодяиха”.