ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ
Ты в тунике льняной, босая, бредёшь вдоль кромки
равнодушного моря, обиды надёжно скомкав
в преисподней души, сокрытой густой вуалью.
А глаза хороши: в них свет не простой – сакральный.
А на что обижаться? На взбалмошный ветер с юга,
на остывшую страсть, сгоревшую словно уголь,
на молчание Бога, на волн непорочный шелест,
на движения рук, неуклюжих, как крылья мельниц?
Галька режет ступни, но остро под диафрагмой.
С виду все хорошо, легко и спокойно как бы –
и уверенность плеч, и чеканная чёткость слова,
но порог болевой, похоже, безбожно сломан.
Дело вовсе не в том, что нет больше зла и злости
на придурков и дур, кривлявшихся на погосте,
на хозяев судеб, дразнивших чужие нервы,
на последних в строю, что в спины толкали первых…
Дело даже не в том, что больше не сесть в шпагате,
что по скромным счетам никто за тебя не платит,
что детей не рожать в преддверье сезона внуков,
и уже не прослыть ни стервой, ни просто сукой…
Опостылел будильник. Давно ненавистны риски,
из буфета исчезли ром и медовый виски,
глючит новый глюкометр, как старый /проклятый сахар!/,
а до мата всего лишь шаг от сплошного шаха.
Но кураж откровений пока еще не растерян –
и Пьяццолла заводит, и радует глаз Растрелли,
а на тумбочке в спальне по-прежнему жив Довлатов
между хмурой Толстой и воспевшим апрель Булатом.
Терракотовым солнцем взошёл незнакомый возраст,
на размер повзрослели платья, поникнув ростом.
Но пока ещё пульс – в унисон колокольным всплескам,
Show must go on: от классики до бурлеска…
ЧЕРЕШНЕВЫЙ САД ИЛИ НОВАЯ ИСТОРИЯ СОЛЬВЕЙГ
А помнишь, какая в тот год уродилась черешня?
Склоненные ветки сплетались с травой в шалаши.
Янтарной капелью по венам струились – безгрешны –
И сочная нежность,
И боль в закулисье души.
Был истинный рай для скворцов и прожорливых соек,
И стайки шмелей запоздало искали пергу.
Блаженство июня.
Восторженность маленькой Сольвейг.
Счастливое завтра.
И вечный мечтатель Пер Гюнт.
Горячие ягоды трогали наши затылки,
Приветливый лучик скользил по муару ресниц.
На пылкие плечи слетались ордой серпокрылки,
И брюшки обуглив, растерянно падали вниз.
А помнишь, как нас покусали настырные осы,
Когда мы по сброшенным бусам брели босиком?
Июль для черешни – исход, как увядшая осень:
Опавшие ягоды,
Солнце в закате.
И ком
В простуженном горле от привкуса скорой разлуки,
Прозрачные слёзы, как светлый черешневый сок.
И гулкое эхо: «разлюбит… разлюбит… разлюбит»…
И холод ладоней.
И первый седой волосок.
А помнишь снежинки на ветках, как крохотки соли,
И запах морозный с прудов и остывших лагун?
Печальная песня потерянной маленькой Сольвейг,
И грустный мечтатель, наивный скиталец Пер Гюнт…
Вернулся?
А знаешь, черешневый сад на поленья
Срубили-спилили, раздали-спалили давно.
Из ягод последних я долго хранила варенье –
Оно заиграло и перебродило в вино.
Земля не пустует – засеяли поле фасолью,
Да плохо растёт сквозь годами утоптанный грунт.
И нет здесь покоя старухе по имени Сольвейг,
Но смотрит влюблённо утративший разум Пер Гюнт…
