Что было до сказки
Тонкий чепец в кружевах и изысканных рюшах,
письма на столике, теплая шаль и пенсне -
я опасаюсь ваш мир ненароком разрушить…
Здесь, у камина, накройте, пожалуйста, мне.
Тонкий фарфор будто светится в неге заката,
чаем дымит соблазнительно в грубых руках.
Сепиа-ретро… Вы были красивой когда-то
в этих перчатках, корсетах, боа и шнурках.
Очень неловко смотреть вам в глаза и лукавить,
вы проницательны – этого мне не отнять.
В каждой морщинке и в замершем каждом суставе
так и сквозит благородство, пленяя меня.
Я улыбаюсь сквозь боль, как учили, как помню:
лишь бы не выдать, сдержаться до темной поры!
Жадно слежу за вечерней краснеющей тьмою,
там, где-то в чаще, стучат и стучат топоры.
Чайный поднос отражает – вы видите, верно, –
капельки пота на хмурых косматых бровях.
Видите, знаю. Зачем вы милы и манерны?
Или умело при мне маскируете страх?
Видел украдкой богатые комнаты ваши,
пальцев полет и податливость клавиш и свеч.
В музыке, в легких движениях не было фальши:
звуки терзали, кружились, как огненный смерч.
Да, я бежал! Зарывался отчаянно носом
в мокрую плесень и мха зеленеющий тлен!
В стылых горах расцветала багряная осень
и поднимала меня - оборванца - с колен.
Да, я следил! Замирал от малейшего вздоха,
влажно дышал на холодную щеку стекла.
В гордых сединах сияла живая эпоха,
та, о которой я слышал: «Она умерла»...
Чьи-то шаги ударяются глухо о тропку –
чувствую остро: по венам заклятье кипит!
Хоть и зверею, но выгляжу слабым и робким.
Не обманитесь, я немощен только на вид.
Сгорбивши спину, встаю, нависая над вами –
как же мучительно долго я этого ждал!
Внучка у вас, я надеюсь, храбра, хоть не камень, -
выдержит бабушкин жадный звериный оскал...
