Нарочно не придумаешь
В лабиринтах сомнений исследован каждый микрон;
Я искала тебя… мне казалось, найдётся пропажа.
Ведь сегодня приснился такой удивительный сон,
Мне скорей захотелось с тобой поделиться рассказом.
Вот, плыву по реке, а вдали, на другом берегу
За дубовым столом (и, по-моему, даже под мухой)
Вдохновенно творят: Пушкин, Лермонтов (да, я не лгу),
А меж ними сидит мой знакомый поэт Нечеухин.
Он не пьёт, как известно, но с ними - одну за другой
Пропускает он чарку за чаркой хмельной медовухи.
И уже не понятно: где сам, а где книжный герой;
Всё смешалось в стихах - не понять: где котлеты, где мухи.
Дальше – больше… почувствовав мыслей прилив,
Хочет всех убедить, то есть классиков русской поэзии,
Что нельзя, мол, писать (извините) такой примитив,
Нынче время не то - по ушам населения ездить.
Александр Сергеевич Пушкин хотел возразить,
Но, Борис, как всегда митингует и просит трибуну.
Вдруг какой-то писака схватился за кейс, паразит,
Из штанин вынимает (а что, разглашать я не буду).
И давай говорить (опускаясь по лестнице вниз),
Декламируя всем «Сто пятьдесят миллионов» поэму.
Пуля — ритм. Рифма — дождь! Пробивает со звоном карниз.
Рассказал и ушёл, доказав «дважды два» теорему.
Тут же встал Пастернак, и навзрыд, о свече, что горела,
Так читал, что пришлось мне вдыхать нашатырь.
И прижавшись к тебе - мне до них уже не было дела,
Я шептала взахлеб: самый лучший поэт - это ты,
Остальные на фоне твоем просто мелочь.
