С субботы в Воскресение. К 83-летию Иосифа Александровича Бродского

«Нынешнее дело – дело нашего поколения; никто его больше делать не станет, понятие «цивилизация» существует только для нас. Следующему поколению будет, судя по всему, не до этого: только до себя, и именно в смысле шкуры, а не индивидуальности. …Изящная словесность, возможно, единственная палка в этом набирающем скорость колесе, так что наше дело – почти антропологическое…» Иосиф Бродский Якову Гордину, лето 1988 года. Родившийся накануне Великой Отечественной Войны в Ленинграде, отринувший школу после неполных восьми лет мытарств, побывавший три раза в тюрьмах, два раза на принудительном лечении в психиатрической больнице, изгнанный из страны в тридцать с небольшим, выучивший самостоятельно не только несколько языков, но и многие, многие науки, единственный лауреат Нобелевской премии в столь молодом возрасте, поэт-лауреат США, обладатель различных премий, профессор с восьмилетним образованием, американский гражданин и русский поэт, всю свою в общем-то недолгую жизнь служивший Слову , чрезвычайно уверенный в своих убеждениях и безгранично верный себе, отчаянно любил Россию, но даже после смерти не пожелал вернуться в его "вскормившую страну". Человек-загадка, которого, даже в периоды практически нулевого интереса к литературе и поэзии, читали, о котором писали, спорили, которого слушали, брали многочисленные интервью и прочее, прочее... У него довольно сложная биография, много и долго можно говорить и рассказывать, но... Как сказал сам Иосиф Александрович, биография поэта "лишь в его гласных и шипящих, в его метрах, рифмах и метафорах". Со слов Бродского, писать он начал довольно поздно - в восемнадцать лет. Однако, по крайней мере два стихотворения написаны им значительно раньше. Вообще, Бродский - человек-противостояние. Когда все твердили - Пушкин - наше всё. Иосиф говорил - Боратынский (кстати, интересные казусы с фамилией - то Баратынский, то Боратынский - но верно - Боратынский) наше всё. А ещё "сирота ахматовская", как окрестил четверых молодых тогда ещё поэтов Дмитрий Бобышев в своём стихотворении "Все четверо": И, на кладбищенском кресте гвоздима душа прозрела: в череду утрат заходят Ося, Толя, Женя, Дима ахматовскими си́ротами в ряд. так вот, сирота-Ося утверждал, что в некотором роде его стихи - подражание Марине Цветаевой, которую он ставил выше всех остальных поэтов, ну ещё Одина, пожалуй, но на деле-то учился он у Анны Андреевны, а потом у Мандельштама. Дух противоречия был очень силён в поэте и это прекрасно. А ещё очень здорово то, что он , Ося и Иосиф Александрович, всегда был уверен в своей правоте. Никого не слушал. Разве что своего друга Рейна. К нему, по словам самого Бродского, он прислушивался. Но только прислушивался... Вернусь к стихам его. Первый опубликованный - "Пилигримы". Написан в 1956 году. А вот вдохновили юного поэта англичане. Да и тема позаимствована у них. Правда с такими изменениями и преобразованиями, что справедливо считается открытием Бродского. Но вот эпиграф всё-таки взят у Шекспира: «Мои мечты и чувства в сотый раз идут к тебе дорогой пилигримов». Эпиграф, тема, сами пилигримы - это всё у английских писателей позаимствовано, только вот у Бродского несколько иные пилигримы, совсем не богомольцы, и ищут они не святые места. Хотя стихотворение напоминает и гимн, и песнь, восхваляющую подвиги. Только вот странники Бродского находятся в вечном поиске истины, но тем не менее они и герои, потому как и непреклонны, и к подвигу стремятся. Эдакая стилизация под аля старина, но в новом платье. Остов старый - мясо новое. Типичный постмодернистский приём, как и минимализм, как и интеллектуальность. Чётко выстроенная композиция. Сначала цель путешествия или описание пройденного, затем характеристика самих пилигримов, затем небольшое абстрагирование и как бы взгляд назад - "а чего мы там изменили?; ну и заключение-рассуждение и, конечно же, вывод. А вывод прост - "остались только иллюзия и дорога". Почему солнце синие? Ну синий - это вечность, глубина, верность, и тайна, конечно же. Взболтав этот коктейль значений, получаем что? А получаем мы ничто иное, как символ. Синие солнце - символ поиска. Чего ищем? Истину, разумеется, а ещё вечность. Но на родине Бродского не печатали. Была публикация в детском журнале, но...Однако с его творчеством были знакомы многие и не только в СССР, но и за его пределами. На помощь приходил самиздат. Реагировали на стихи Иосифа по-разному. кто кричал - Долой его, это не поэзия; а кто, срывая голос, требовал читать ещё и ещё. Бродский очень своеобразно читал свои стихи, да и не только свои. Я слышала, как он читает Пушкина. К слову сказать, в последние годы он почти не выпускал из рук томик со стихами Александра Сергеевича. А помнится, говорил-то другое.. Так вот про манеру чтения стихов. Когда я услышала впервые, то обалдела просто. Вылез наружу идиотский вопрос - какого черта? Но потом, когда я прослушала его десять, двадцать и более раз, до меня дошло (!). Это же... это же как церковное чтение псалмов. А ещё в каком-то интервью, Бродский говорил, что ощущает вкус стихотворений, что прослеживается отчётливо в его прочтениях. Вот он читает, читает и, вдруг, останавливается на мгновение, как будто делает глоток воды, или раскусывает упругую икринку, или разгрызает горькую косточку и так далее. А бывает, что он лезет куда-то вверх, закручивает пружину так, что она вот-вот лопнет, а ему, Бродскому, словно не хватает воздуха, и все жилы, вены его собираются в кучу, натягиваются струнами до звона, до критической точки. Долго слушать его не могу. Просто не выдерживаю. Ибо слаба нервами и крыша моя не так уж и крепко приделана. Печатное издание на родине у Бродского было единственное (до 1992 года). И появилось оно благодаря его отъезду, а точнее, изгнанию из СССР. Дело было так. В 1972 году, в мае, в конце первой его декады, Бродского "пригласили" в ОВИР. И добрый дяденька из КГБ протянул Иосифу два кулачка: в одном - "горячие денёчки" в СССР, а в другом - незамедлительный отъезд в Вену в группе еврейской эмиграции и лишение советского гражданства. Бродский, побывавший к тому времени и в тюрьме, и в ссылке, и в психушке, прекрасно знал, что означают эти "горячие денёчки" из уст дяденьки в пиджаке, поэтому ответил коротко: "Где бумаги?" Свой отъезд затягивал, как мог. Но его торопили, и документы, которые обычно готовятся год, а то и два, ему сделали за несколько дней. Узнав об отъезде Бродского, Владимир Марамзин предлагает издать собрание сочинений, разумеется, самиздатовское, машинописное. И Иосиф Александрович успевает до отъезда, то есть до 4 июня 1972 года, авторизировать четыре тома собраний сочинений. Это и было первое и до 1992 года единственное печатное издание стихотворений Бродского. В интернете "гуляют" несколько фотографий, где Бродский сидит на фанерном чемодане или на лавочке. Эти фото сделал в день его отъезда Михаил Исаевич Мильчик. Как рассказывает спустя полвека Михаил Исаевич, фото сделаны буквально за три минуты. Бродского пришли провожать человек двадцать. Родители Иосифа простились с сыном дома и больше никогда с ним не встречались. А Мильчик сделал не только фото самого поэта, но и комнаты, из которой тот навсегда однажды вышел. Книги, книги, книги и проигрыватель с пластинкой Моцарта, дивертисмент ре мажор, которую Бродский слушал накануне. В чемодане пара бутылок водки (на подарок), томик стихов Джона Донна, пишущая машинка и смена белья. В голове - незаписанное стихотворение, которое Бродский быстро заносит в блокнот, сидя на скамейке перед самым отбытием. Друг Бродского, Евгений Рейн, рассказывал в интервью, что Иосиф очень не хотел лететь вместе с эмигрирующими евреями, просто категорически не хотел и просил отправить его отдельно и не в Вену. На что ему сказали, мол, долетите до Вены, а там "вольному - воля, спасённому - рай". Конечно же, и Бродский, и провожающие прекрасно понимали, что с одной стороны Бродский и они, а они даже в большей степени, очень много теряют, навсегда расставаясь, но с другой стороны - перед поэтом открываются новые, огромные перспективы, которых, останься он в стране, никогда не будет. Что и вышло в итоге. Когда Иосиф Александрович приехал в Вену, то почти сразу же отправился к Уистену Хью Одену, который жил в Австрии. Он то и взял Бродского под свою опеку и ввёл в литературные круги. И уже в июне Бродский участвует в Международном фестивале поэзии, проходящим в Лондоне. А в июле Иосиф Александрович, имеющий за плечами восемь классов образования и необъятные полки с прочитанными книгами, преподаёт в Мичиганском университете, приняв пост "приглашённого поэта", до 1980 года, ну и , конечно же, переезжает в США. и на протяжении двадцати четырёх лет занимает профессорские должности в шести(!) американских и британских университетах. Он преподавал русскую и мировую поэзию, историю русской литературы, теорию стиха, читал стихи и лекции на международных фестивалях и форумах, в университетах и библиотеках Италии, США, Англии, Франции, Канады, Ирландии, Швеции. В 1978 году Иосифу Александровичу была сделана операция на открытом сердце. Его родители много раз обращались с просьбой разрешить им посетить сына, но всегда получали отказ, даже в этот раз, когда он нуждался в уходе. Не пустили и Бродского на похороны родителей. Не помогло даже вмешательство конгрессмена и известных деятелей культуры США. Бродский посвятил своим родителям стихотворения «Памяти отца: Австралия» (1989) и «Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга…» (1985); эссе «Полторы комнаты» (1985) и книгу «Часть Речи» (1977). Знал ли, предполагал ли наш "советский, самый гуманный суд в мире", что своими действиями способствует популяризации поэта Бродского, "тунеядца и антисоветчика"? Вряд ли. Но по иронии судьбы случилось именно так. В 1964 году состоялся суд над "тунеядцем" Бродским. Журналистка и писательница Фрида Вигдорова вела запись на двух заседаниях. Запись эту у неё неоднократно хотели отнять, но, к счастью, не отняли, и она была опубликована, не в СССР, разумеется, а за его пределами. Поэтому, когда поэт приехал на Запад, его стихи и переводы часто появлялись и в изданиях русской эмиграции, и в журналах Англии и США. Выходит книга переводов. А в 1977 году издаются новые книги на русском языке - «Конец прекрасной эпохи» (стихотворения 1964 - 1971 гг) и «Часть речи» (стихотворения 1972 - 1976 гг). Такое разделение, по словам самого поэта, отнюдь не осознание судьбоносности переезда (эмиграции), вовсе нет. Дело в том, что Бродский считал переломным моментом в своём творчестве период 1971-1972. Именно в этот период качественного изменения, написаны "Письма римскому другу", "Одному тирану", "Одиссей Телемаку", "Песня невинности", "Похороны Бобо", "Натюрморт". 1972 год Птица уже не влетает в форточку. Девица, как зверь, защищает кофточку. Подскользнувшись о вишнёвую косточку, я не падаю: сила трения возрастает с паденьем скорости. Сердце скачет, как белка, в хворосте рёбер. И горло поёт о возрасте. Это — уже старение. Старение! Здравствуй, моё старение! Крови медленное струение. Некогда стройное ног строение мучает зрение. Я заранее область своих ощущений пятую, обувь скидая, спасаю ватою. Всякий, кто мимо идёт с лопатою, ныне объект внимания. Правильно! Тело в страстях раскаялось. Зря оно пело, рыдало, скалилось. В полости рта не уступит кариес Греции древней, по меньшей мере. Смрадно дыша и треща суставами, пачкаю зеркало. Речь о саване ещё не идёт. Но уже те самые, кто тебя вынесет, входят в двери. Здравствуй, младое и незнакомое племя! Жужжащее, как насекомое, время нашло, наконец, искомое лакомство в твёрдом моём затылке. В мыслях разброд и разгром на темени. Точно царица — Ивана в тереме, чую дыхание смертной темени фибрами всеми и жмусь к подстилке. Боязно! То-то и есть, что боязно. Даже когда все колёса поезда прокатятся с грохотом ниже пояса, не замирает полёт фантазии. Точно рассеянный взор отличника, не отличая очки от лифчика, боль близорука, и смерть расплывчата, как очертанья Азии. Всё, что и мог потерять, утрачено начисто. Но и достиг я начерно всё, чего было достичь назначено. Даже кукушки в ночи звучание трогает мало — пусть жизнь оболгана или оправдана им надолго, но старение есть отрастанье органа слуха, рассчитанного на молчание. Старение! В теле всё больше смертного. То есть, не нужного жизни. С медного лба исчезает сияние местного света. И чёрный прожектор в полдень мне заливает глазные впадины. Силы из мышц у меня украдены. Но не ищу себе перекладины: совестно браться за труд Господень. Впрочем, дело, должно быть, в трусости. В страхе. В технической акта трудности. Это — влиянье грядущей трупности: всякий распад начинается с воли, минимум коей — основа статики. Так я учил, сидя в школьном садике. Ой, отойдите, друзья-касатики! Дайте выйти во чисто поле! Я был как все. То есть жил похожею жизнью. С цветами входил в прихожую. Пил. Валял дурака под кожею. Брал, что давали. Душа не зарилась на не своё. Обладал опорою, строил рычаг. И пространству впору я звук извлекал, дуя в дудку полую. Что бы такое сказать под занавес?! Слушай, дружина, враги и братие! Всё, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности. За каковое реченье-жречество (сказано ж доктору: сам пусть лечится) чаши лишившись в пиру Отечества, нынче стою в незнакомой местности. Ветрено. Сыро, темно. И ветрено. Полночь швыряет листву и ветви на кровлю. Можно сказать уверенно: здесь и скончаю я дни, теряя волосы, зубы, глаголы, суффиксы, черпая кепкой, что шлемом суздальским, из океана волну, чтоб сузился, хрупая рыбу, пускай сырая. Старение! Возраст успеха. Знания правды. Изнанки её. Изгнания. Боли. Ни против неё, ни за неё я ничего не имею. Коли ж переборщат — возоплю: нелепица сдерживать чувства. Покамест — терпится. Ежели что-то во мне и теплится, это не разум, а кровь всего лишь. Данная песня — не вопль отчаянья. Это — следствие одичания. Это — точней — первый крик молчания, царствие чьё представляю суммою звуков, исторгнутых прежде мокрою, затвердевшей ныне в мёртвую как бы натуру, гортанью твёрдою. Это и к лучшему. Так я думаю. Вот оно — то, о чём я глаголаю: о превращении тела в голую вещь! Ни горé не гляжу, ни долу я, но в пустоту — чем её ни высветли. Это и к лучшему. Чувство ужаса вещи не свойственно. Так что лужица подле вещи не обнаружится, даже если вещица при смерти. Точно Тезей из пещеры Миноса, выйдя на воздух и шкуру вынеся, не горизонт вижу я — знак минуса к прожитой жизни. Острей, чем меч его, лезвие это, и им отрезана лучшая часть. Так вино от трезвого прочь убирают, и соль — от пресного. Хочется плакать. Но плакать нечего. Бей в барабан о своём доверии к ножницам, в коих судьба материи скрыта. Только размер потери и делает смертного равным Богу. (Это суждение стоит галочки даже в виду обнажённой парочки.) Бей в барабан, пока держишь палочки, с тенью своей маршируя в ногу! 1972 г. Это стихотворение, посвященное Виктору Голышеву, начатое в СССР и законченное за его пределами, даёт чёткую формулировку: Всё, что творил я, творил не ради я славы в эпоху кино и радио, но ради речи родной, словесности. « поэт всегда знает... что не язык является его инструментом, а он — средством языка» - а это высказывание Бродского из нобелевской лекции. Кстати, название книги поэтической "Часть речи" также говорит о многом. С 1972 года Бродский начинает писать эссе и данное увлечение не прекращается до конца жизни. Кстати, в США он больше известен, как непревзойдённый эссеист, эссе пишет в основном на английском. И вот что интересно, по рассказам того же Евгения Рейна, говорил Бродский по-английски с ошибками, но писал безукоризненно. Три книги эссе выходят в США. В 1986 году "Меньше единицы", в 1992 году "Набережная неисцелимых" и в 1995 - "О скорби и разуме". За "Меньше единицы" Бродский получает Национальную книжную премию общества критиков, как за лучшую литературно-критическую книгу США за 1986 год. Но это была уже далеко не первая его награда. В 1981 году поэт стал лауреатом стипендии Мак-Артура, к тому же имел в своём арсенале несколько званий члена литературных академий и почётного доктора не одного университета. А в 1983 году выходит книга "Новые стансы к Августе". Все стихотворения в которой посвящены М.Б., Марианне Басмановой. И это единственная книга стихов на русском, которую составлял сам Иосиф Александрович. Несколько лет спустя он скажет: «Это главное дело моей жизни... "Новые стансы к Августе“ можно читать, как отдельное произведение. К сожалению, я не написал „Божественной комедии“. И, видимо, уже никогда её не напишу. А тут получилась в некотором роде поэтическая книжка со своим сюжетом…» В 1987 году выходит ещё одна книга стихов -«Урания». И в этом же году «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью» Иосифу Александровичу Бродскому присуждают Нобелевскую премию по литературе. А в девяностые годы - четыре поэтических книги: «В окрестностях Атлантиды», «Примечания папоротника», «Каппадокия» и уже после смерти Бродского «Пейзаж с наводнением». Но Бродский не только поэт, эссеист, но и драматург, переводчик и литератор. Им написаны две пьесы - «Мрамор» и «Демократия». Переведены с английского произведения Эндрю Марвелла, Джона Донна, Ричарда Уилбера,  Константиноса Кавафиса, Еврипида, Константы Ильдефонса Галчинского, Томаса Венцлова, Чеслава Милоша. Переведены на английский произведения Мандельштама, Цветаевой и не только. Написано более сотни статей, рецензий, писем в редакции, предисловий, рекомендательных писем. Нередко он оказывал материальную помощь. Получив звание поэта-лауреата США на 1991-1992гг, Бродский активно пропагандирует поэзию. Именно по его идее создаётся проект "Поэзия и Грамотность", благодаря которому с 1993 года раздали бесплатно более миллиона сборников стихов в отелях, школах, в магазинах, на вокзалах и во многих других общественных местах. В 1995 году, осенью, Иосиф Александрович предложил мэру Рима создать академию для обучения и работы российских учёных, художников и писателей. И академия была создана, но уже после смерти Бродского. А в 2000 году в Рим прибыл первый поэт по направлению Фонда памяти Иосифа Бродского и в 2003 году - первый художник. Начиная с 1973 года вышли четыре сборника переводов стихов Бродского на английский язык. В два из них вошли как переводы, так и стихи, написанные на английском. Но, как признаётся сам автор, он не считал себя двуязычным поэтом. Он говорил, что стихи на английском - это для него игра. "Я - еврей, русский поэт и американский гражданин" - так он говорил про себя. А директор Американской Академии поэтов считал, что речь Бродского при вступлении на пост Поэта-лауреата «стала причиной трансформации взгляда Америки на роль поэзии в её культуре». В 1987 году, опять же по иронии судьбы, совпали две знаменательные даты - перестройка в СССР и присуждение Нобелевской премии Бродскому. И как результат, словно прорвав многолетнюю плотину молчания, стихи и эссе Иосифа Бродского хлынули на его не ласковую родину. Первым опубликовал подборку его стихов "Новый мир" в декабрьской книге в1987 году. А в 1992 году выходит четырёхтомник сочинений Бродского. В 1995 году Иосиф Александрович становится почётным гражданином города Санкт-Петербурга. Бродского реабилитировали по процессу 1964 года в 1987 году. Казалось бы, поэт наконец-то сможет вернуться на родину, которую он, безусловно, любил, любил, как навсегда потерянную первую и единственную Любовь. Но он не приехал, сказав «Лучшая часть меня уже там — мои стихи». Я не могу утверждать, могу только предполагать и ощущать, но приводимый в различных публикациях аргумент его отказа - плохое здоровье, по-моему, не является решающим. Тем более для такого человека, каким был Бродский. Уж кого-кого, а себя он не щадил. Он ушёл с субботы на воскресенье, 28 января 1996 года. Ушёл в воскресение... Похоронен в Венеции в протестантской части старинного кладбища на острове Сан-Микеле. И у критиков, и у читателей отношение к стихам Бродского и их восприятие не однозначно. "Пониженная эмоциональность, музыкальная и метафизическая усложнённость" и бла, бла, бла... А ещё "холоден“, "однообразен“, "бесчеловечен“… и "окостенение, оледенение, умирание" "особенно "позднего" Бродского". Так писал о творчестве поэта А Солженицын, так, почти слово в слово, писал о нём и Д. Быков. Но Бродский сам дал ответ на эти и подобные им высказывания. Он ответил, как и подобает поэту, своими стихами. Предпоследнее стихотворение Иосифа Бродского Меня упрекали во всём, окромя погоды, и сам я грозил себе часто суровой мздой. Но скоро, как говорят, я сниму погоны и стану просто одной звездой. Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба и прятаться в облако, слыша гром, не видя, как войско под натиском ширпотреба бежит, преследуемо пером. Когда вокруг больше нету того, что было, не важно, берут вас в кольцо или это — блиц. Так школьник, увидев однажды во сне чернила, готов к умноженью лучше иных таблиц. И если за скорость света не ждёшь спасибо, то общего, может, небытия броня ценит попытки её превращенья в сито и за отверстие поблагодарит меня. 1994 г. Грусть и философия в обнимку. Ранимость и глубина стыдливо прячутся за иронией интонации, которая ничто иное, как борьба с пошлостью, глупостью и фальшью. И неважно в ком эти три сестрицы обнаруживаются: в себе ли или в ком-то ещё..Отсюда и чередование возвышенного и приземлённого, пронзительного и бытового, земного и небесного, вечного и проходящего, жизни и смерти, которые невозможны друг без друга, а значит и неразлучны. Соседство поэтизмов и разговорной лексики, стремление уйти от возвышенного, но снова и снова возвращение к нему, будто уйти очень хочется, но не получается, - всё это особенности, характерные для Иосифа Бродского, его убеждённость - только Слово способно противостоять неопровержимости закона жизни и смерти. Но куда загадочнее последнее стихотворение Бродского, датированное январём 1996 года и опубликованное уже после смерти поэта. Август Маленькие города, где вам не скажут правду. Да и зачем вам она, ведь всё равно – вчера. Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту, известному только поезду. Где-то гудит пчела. Сделав себе карьеру из перепутья, витязь сам теперь светофор; плюс, впереди – река, и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь, и теми, кто вас не помнит, тоже невелика. Запертые в жару, ставни увиты сплетнею или просто плющом, чтоб не попасть впросак. Загорелый подросток, выбежавший в переднюю, у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах. Поэтому долго смеркается. Вечер обычно отлит в форму вокзальной площади, со статуей и т. п., где взгляд, в котором читается «Будь ты проклят», прямо пропорционален отсутствующей толпе. Сказать про такое "холодное, мёртвое, бесчеловечное, окостенение" и так далее - надо быть самому чёрствым и слепым, и глухим, трупом. "Маленькие города" - это же незначительность и беззащитность многочисленных городов. в которых люди живут обособленно, отчуждённо друг от друга; это ограничение свободы, лишение её как таковой, зависимость от государства, от судьбы, от обстоятельств, в силу которых человек не принадлежит себе. И эти города "не скажут правду". А почему? Да потому что они её не знают, не хотят знать, а если даже что-то и знают, то не хотят говорить, потому как им эти знания не нужны. И сколько боли и безысходности во фразе "да и зачем вам она, ведь всё равно - вчера". Здесь такая концентрация, что задыхаешься. "Всё равно - вчера" - здесь и разочарование в поисках правды, и равнодушие к самой правде, и острое предчувствие смерти, которое подхватывают "вязы шуршат за окном" - это же дерево над могилой. У Михаила Юрьевича "Тёмный дуб склонялся и шумел". А у Бродского - "вязы шуршат". У Лермонтова - "надо мной", у Иосифа Александровича - "за окном". Но если у Лермонтова смерть - переполненный жизнью сон "Я б хотел навеки так заснуть, чтоб в груди дремали жизни силы", то вот у Бродского запредельная безысходность. И неспроста упомянут именно вяз. Вот стихотворение "Под раскидистым вязом" Под раскидистым вязом, шепчущим «че-ше-ще», превращая эту кофейню в нигде, в вообще место — как всякое дерево, будь то вяз или ольха — ибо зелень переживает вас, я, иначе — никто, всечеловек, один из, подсохший мазок в одной из живых картин, которые пишет время, макая кисть за неимением лучшей палитры в жисть, сижу, шелестя газетой, раздумывая, с какой натуры всё это списано? чей покой, безымянность, безадресность, форму небытия мы повторяем в летних сумерках — вяз и я? Здесь чётко видно, что вяз - символ смерти. А шепчущийся вяз превращает кофейню в "нигде, в вообще", и завершающий, финальный аккорд - "безымянность, безадресность, форму небытия мы повторяем в летних сумерках — вяз и я?" А в стихотворении "Август" голос звучит из этого "нигде", из "вообще". И в следующей строке появляется поезд - перевозчик в мир мёртвых, "Поезд, которым еду в бессмертие" у Марины Цветаевой и вагон уносит "на звучный пир в Элизиум туманный" у Осипа Мандельштама. А у Бродского поезд идёт по известному только ему, поезду, ландшафту, ибо человеку знать того не дано. И тут же, рядом, в этой же строке, пчела "гудит" в продолжение поезда. Не жужжит, и не пчёлы, а именно одинокая пчела и именно "гудит". "Если бывает на свете пчела без улья с липкой пыльцой на пальцах, то это ты" - так ранее писал Иосиф Александрович в стихотворении "О, если бы птицы пели". Причём, "ТЫ" здесь - обращение поэта к самому себе. И далее "витязь на перепутье". Это уже былинное "пойдёшь направо -..., пойдёшь налево..." Перепутье, перекрёсток - выбор, конечно же. Но между чем? Между дорогами жизни, так и между самой жизнью и смертью. И витязь этот прошёл трудный путь. И вот итог - пройденный путь превратился в обычную улочку, и кто угодно может по ней идти без особого труда и риска, а богатырь, который прокладывал этот путь, превратился в простого регулировщика. Бродский о дуэли Пушкина в разговоре "...Он был на перепутье, и светофор там не стоял.." Вот и Бродский был на перепутье двух дорог - жизни и смерти. "Плюс впереди река" - ну, здесь совсем всё ясно - река Лета. Размышления о смерти продолжаются: "и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь, и теми, кто вас не помнит, тоже невелика." Бродский переплетает реку и зеркало,. Отражение - это не сам человек, и входа за грань зеркала для человека нет. Зеркало же только отражает оболочку, только отражает, не запоминая..., как мелькнувшее и исчезнувшее навсегда. Вспоминается стихотворение "Ниоткуда с любовью..", в котором есть "как безумное зеркало.." Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря, дорогой, уважаемый, милая, но не важно даже кто, ибо черт лица, говоря откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но и ничей верный друг вас приветствует с одного из пяти континентов, держащегося на ковбоях. Я любил тебя больше, чем ангелов и самого, и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих. Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне, в городке, занесенном снегом по ручку двери, извиваясь ночью на простыне, как не сказано ниже, по крайней мере, я взбиваю подушку мычащим «ты», за горами, которым конца и края, в темноте всем телом твои черты как безумное зеркало повторяя. Но если в этом стихотворении "всем телом твои черты как безумное зеркало повторяя"., то в "Августе" зеркало ничего не повторяет, ничего не запоминает, оно - забвение, нереальность человека. Частица тепла и света мелькает в третьем четверостишье - ставни, окно, передняя - всё это из прошлой жизни, воспоминания о родине, крошечные зарисовки дома, в котором живёт подросток, отражения в памяти, чем-то напоминающие отражение в зеркале. Но "ставни увитые сплетнею" моментально гасят пробившийся свет и тепло. Замкнутое, ограниченное пространство дома, ставни заперты, не смотря на жару, словно живущий в доме не может, а возможно и не хочет, их открывать, или боится чего-то. И ставни эти "увиты сплетнею или просто плющом, чтоб не попасть впросак" и "подросток отбирает будущее". Что это, если не размышления о смерти? Дороги назад, в прошлое, не существует, нельзя ничего вернуть. Человек уходит и "всё рано - вчера". И ему действительно будет уже всё равно, вспомнят ли о нём или нет. И последние четыре строки в стихотворении и в жизни Иосифа Александровича Бродского. В них, присутствующая с первых нот (слов стихотворения) темнота, сумрак, если угодно, приобретают такую концентрацию, превращая воздух в вязкую густую массу, что дышать становится не просто трудно, а невыносимо. Пустая тёмная площадь, без толпы, статуя на площади, обыденная и пошлая, - проводник в потусторонний мир, и светофор, регулирующий это движение. И взгляд. Взгляд "в котором читается «Будь ты проклят», .Чей это взгляд? Площадь пуста. Нет никого на ней: "Вечер обычно отлит в форму вокзальной площади, со статуей и т. п". Да нет никакого взгляда! Ничего нет, потому как взгляд "прямо пропорционален отсутствующей толпе". Всё! Всё закончилось. сказано последнее Слово, подведён итог, поставлена последняя точка. Человека больше нет, и никто никогда не вспомнит его ни злым, ни добрым словом. Разочарование полнейшее, во всём. Старость. И нет и невозможна никакая мудрость. И чушь это всё, что старость=мудрость. Бродский так не считал, хотя в литературе эти два слова зачастую выдавали (да и выдают) за синонимы. Безнадёга. Бессмыслица. Ни жизнь человека, ни мир, его окружающий, и даже ни искусство не имеют никакого смысла.. Пустота. Всепоглощающая пустота и вокруг (нет толпы, нет) и внутри человека (нет даже такой малости, как отражение). И выражено всё это не только в форме поэтической, но и в математической. - "плюс", "разница", "прямопропорционально", "ландшафт, известный только поезду". Вот так: ДАНО: маленькие города, отсутствие правды, витязь, перепутье, поезд, зеркало, река, пчела. ДОКАЗАТЬ: нет смысла ДОКАЗАТЕЛЬСТВО: "ведь всё равно - вчера", "сделав карьеру, витязь теперь светофор", "никто вас не помнит", подросток отбирает будущее" ВЫВОД: Бродский чётко и жестоко отчеканил в последнем четверостишие, подводя неутешительный итог не только стихотворения, но и всей жизни, всего творчества, всего вообще. ​Ну и в конце хочется сказать про название стихотворения. Почему же "Август"? Вроде как январь на дворе, зима. О каком таком августе говорит Бродский. А всё просто. Август - конец лета. А если вспомнить стихотворение другого Нобелевского лауреата, Бориса Леонидовича, так и вообще всё встаёт на свои места и, начиная с названия, понятна тема. ​Вот он, страшный "Август" Пастернака ​ Август Как обещало, не обманывая, Проникло солнце утром рано Косою полосой шафрановою От занавеси до дивана. ​ ​Оно покрыло жаркой охрою Соседний лес, дома поселка, Мою постель, подушку мокрую, И край стены за книжной полкой. ​ ​Я вспомнил, по какому поводу Слегка увлажнена подушка. Мне снилось, что ко мне на проводы Шли по лесу вы друг за дружкой. ​ ​Вы шли толпою, врозь и парами, Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня Шестое августа по старому, Преображение Господне. ​ ​Обыкновенно свет без пламени Исходит в этот день с Фавора, И осень, ясная, как знаменье, К себе приковывает взоры. ​ ​И вы прошли сквозь мелкий, нищенский, Нагой, трепещущий ольшаник В имбирно-красный лес кладбищенский, Горевший, как печатный пряник. ​ ​С притихшими его вершинами Соседствовало небо важно, И голосами петушиными Перекликалась даль протяжно. ​ ​В лесу казенной землемершею Стояла смерть среди погоста, Смотря в лицо мое умершее, Чтоб вырыть яму мне по росту. ​ ​Был всеми ощутим физически Спокойный голос чей-то рядом. То прежний голос мой провидческий Звучал, не тронутый распадом: ​ ​«Прощай, лазурь преображенская И золото второго Спаса Смягчи последней лаской женскою Мне горечь рокового часа. ​ ​Прощайте, годы безвременщины, Простимся, бездне унижений Бросающая вызов женщина! Я — поле твоего сражения. ​ ​Прощай, размах крыла расправленный, Полета вольное упорство, И образ мира, в слове явленный, И творчество, и чудотворство». 1953 г. ​По-моему, комментарии излишни. Разница лишь в том, что Пастернак прямо говорит о смерти: "Мне снилось, что ко мне на проводы...", "Исходит в этот день с Фавора", "лес кладбищенский", "Стояла смерть среди погоста, Смотря в лицо мое умершее, Чтоб вырыть яму мне по росту", "горечь рокового часа" и несколько раз повторяющееся "Прощай". Бродский же, оставаясь верен себе, не упоминает смерть напрямую, но она присутствует в каждом слове, в каждой паузе, и между строк, и после них... Поэзия Иосифа Александровича Бродского изобилует ассоциациями, параллелями, связями и литературными аллюзиями. поэтому часто кажется сложной. В ней всегда есть намёки скрытые, но явные для читателя образованного, понимающего и равного поэту Бродскому (если такое вообще возможно). Недаром Иосиф Александрович в Нобелевской лекции называет наиболее близкими поэтами для него Марину Цветаеву, Осипа Мандельштама, Анну Ахматову и Уистона Одена. Это ничто иное, как подсказка, как золотой ключик, если угодно, к пониманию его поэзии. И это ко многому обязывает, создавая некую интригу. 24 мая 2023 года 83 года со дня рождения Иосифа Александровича Бродского Благодарю за внимание НК