Ушедшие.

История молодого неудавшегося виолончелиста, который нашёл призвание и раскрыл свой талант на поприще мастера ритуальных услуг в похоронном бюро. В молодости кажется, что наметить цель и составить план её достижения – почти равносильно осуществлению желаемого. У тебя ещё нет опыта преодоления препятствий, предлагаемых несовершенством мiра всем пришедшим в него душам, борьбы с трудностями собственного невежества, недостатками характера и воли. Всё представляется возможным, юношеские амбиции не знаю преград, а максимализм не терпит слабостей ближнего и не имеет снисхождения к чужим ошибкам. Но вдруг рука коварной судьбы выдёргивает из-под твоих ног red-carpet treatment, ты летишь носом в землю и лежишь, распластавшись в пыли на всеобщее посмешище. Несколько таких падений и ты начинаешь лучше понимать тех, над кем ещё вчера смеялся вместе с толпой. Ну а если встать не удается, и ты из шествующего по красным дорожкам победителей превращаешься в того, кто чистит и расстилает для других эти почётные трассы, то нрав твой мало помалу обретает мягкость, ум – сосредоточенность, а душа и сердце черты блаженного смирения. Все мы рано или поздно сталкиваемся с ритуалом, осознаем его значимость, необходимость и неизбежность появления в самых демократических или анархических обществах. В определённые моменты, когда мiр вокруг нас вдруг начинает рушиться, почва уходит из-под ног, а незыблемые, казалось бы, составляющие нашего существования исчезают как след на воде от пущенного в глиссирование и канувшего в тёмную глубину камешка, мы начинаем прозревать, что ритуал для нашего существования так же необходим, как арматурная сетка для многократного увеличения прочности железобетонных конструкций. Откуда вообще берётся ритуал? Мы ощущаем себя частью вселенской механики, где на фоне исчезающих элементов бытия действуют вечные законы мiроздания. Цикличность, периодичность, круговращение. Ты чувствуешь себя не просто винтиком, которому всегда найдётся замена, но бесполезной пылинкой, по непонятным причинам обречённой осознавать собственное ничтожество. Суетный быт поглощает наше внимание, не давая остановиться, всмотреться в себя и в необъятный мiр, ощутить, пережить или вспомнить свою неизбывную сингулярность. Отчасти это спасает нас от уныния и отчаяния. Но вот случается нечто, способное остановить твой завороженный беспрерывным кружением стихий, существ, явлений и вещей бег, выдернуть твой сомнамбулический разум из порядка и хаоса необходимых или случайных событий твоей жизни, – и это смерть близкого тебе человека. Вихрь противоположных чувств подхватывает твоё сердце, как ураган – домик Элли: смятение, опустошение, паника, атараксия, скорбь. Всё становится зыбким, ни в чем ошеломлённая душа не находит опоры или успокоения. Всё стало призрачным и ненадёжным и в тебе самом, и вокруг тебя. И тут появляется тот, кто привычно и профессионально противостоит этой экзистенциальной энтропии в своей повседневной, ставшей для него привычными буднями деятельности. И при этом он не превратился в отстранённую от скорби и страданий машину, но все и каждое его движения осмысленны и наполнены глубоким сочувствием и любовью. К кому? К мертвому телу? К родственникам усопшего? Да ко всему и ко всем. Его медитация глубоко религиозна и отношение к бездыханному трупу освящено как бы христианским благоговением перед тем, чей образ носил упокоившийся навеки собрат. Но ведь и он человек, и ему не чужды страсти, скорбь, страдание. Несомненно, но и его душу ритуал очищает, умиротворяет, успокаивает, ведёт к гармонии с мiрозданием, с ближними, врачует его собственную скорбь и застарелые душевные раны, зарубцевавшиеся от времени, но готовые начать вновь кровоточить от любого неосторожного или неожиданного прикосновения. Он принял на себя обязанности жреца, посредника между человеком и Вечностью. Он принёс на алтарь своего служения свой общественный статус, облачившись в рубище парии, отверженного и презираемого. Но, быть может, его скорбь именно этого унижения и искала? Не случайно его шеф и наставник дважды повторяет фразу о ненависти к себе в тот момент, когда его чувственное тело испытывает наслаждение от вкушения утончённого блюда. Старый мастер похоронил жену и ощущает чувство вины пред ней, из-за того, что остался жить и получает удовольствие, тогда как думал, что его любовь столь сильна, что без супруги он существовать не сможет. А у Дайго в душе хранится не прощеная обида на бросившего семью отца, смешанная, видимо, с ложными обвинениями себя в том, что, быть может, он и был этому причиной (куда же ныне без г-на Фрейда). Дайго нашел своё место в этом мiре, ту нишу бытия, в которой он обрёл смысл своего существования. Пусть эта ниша и остаётся лакуной (в широком, лингвокультурном контексте) не только для иной этнической парадигмы, но и для его соотечественников, и даже для его собственной жены. Но та цельность и сила, которую он черпает в своём призвании, презренном для ближних, в конечном итоге побеждает социальные условности и отвращение, традиционно питаемое в обществе по отношению к людям его профессии. И те, кто ещё вчера им гнушался, проникаются не только уважением к его выбору, но и испытывают глубочайшую благодарность за то, что он открыл их сердце, научив подлинной любви к самым родным и близким своим людям. Пусть это и произошло с необратимым опозданием по отношению к ушедшим, но те, кто остаются рядом уже могут рассчитывать на более внимательное и бережное к себе отношение. А ведь это в равной мере необходимо и тем, кто находится в пренебрежении и лишен сочувствия, и тем, кто пренебрегает близким человеком, лишая его своей любви и понимания. Вторым слоем в фильме идёт тема аутентичной японской культуры и её носителей, далеко ушедших от своих корней в сторону Запада (репертуар оркестра, виолончель, курица, Рождество). Недаром же Дайго возвращается на родину, в дом своего детства, к родным пенатам, сакурам, отцовскому камешку …и его коллекции пластинок. Но аллегория с созерцанием идущих на нерест лососей как бы говорит о том, что возвращение вспять смертоносно, хотя без него и не появится новая жизнь. Всё зыбко и двусмысленно, как дзэнский коан. В фильме преобладает психоэстетический аспект языка экранного искусства, поэтому зрительское восприятие носит в основном аффективный характер (ненарративное направление кинотворчества). Эстетика смерти завораживает. Аудио и визуальная составляющие безупречны. Конечно, есть ощущение,что фильм "заточен" на западную аудиторию - не зря же он получил "Оскар".