"Аттенберг" (2010) - Плоды постмодерна, или Луч тьмы в светлом царстве.

Главный, на мой взгляд, недостаток фильма - это его смысловая и эмоциональная герметичность как художественного продукта по отношению к зрителю. Я не был вовлечен в действие ни на идейном уровне, ни эмоционально. Возможно, так и было задумано? Греческий артхаус 2010 года от Афины Цангари. Минимум сюжета (гиперреализм), столько же эмоций, мысли и смысла. Главной героине Марине 23. Нравственный инфантилизм, как печать нынешнего века, сексуальная озабоченность при отсутствии реального опыта и подлинного сексуального влечения, налет идиотского интеллектуализма в попытках решения любых насущных жизненных вопросов вперемешку с театральщиной, нервической игрой на отсутствующую публику, как формой (средством) преодоления своих пубертатных комплексов. «Жизнь млекопитающих» Дэвида Аттенборо (BBC) служит для Марины пособием для изучения психологии разумного млекопитающего, человека. Именно линейные интеллектуальные экстраполяции животных поведенческих стереотипов и инстинктов на сапиенса делают её наивный интеллектуализм идиотским. За 97 минут фильма Марина вступает в общение лишь с тремя персонажами: подругой Беллой, отцом (тот ещё чудик) и бородатым инфантилом, поклонником группы «Suicide» (прото-панк и родоначальники синтетической музыки). Бородатого дебила изображает Йоргос Лантимос, продюсер фильма (кто заказывает музыку, тот и танцует девушку). Общая приверженность к стрёмной музыке двух заокеанских панков становится как бы порталом в пространство будущих отношений пары приотставших в развитии греков. Они серьезно? Современная девица (да ещё и живого хрена не нюхавшая) знает про малоизвестную и давно забытую американскую группу начала 70-х, которая не могла похвастаться популярностью даже у себя на родине? Ну, да ладно, фиг с ним, допустим. Папаша подростка-переростка Марины – архитектор, не иначе как постаревший хиппи с онкологией в последней стадии и скептическим (по сей, вероятно, причине) отношением к 21-му веку. У 23-х летней девочки странные для поколения post sexual revolution понятия о половой жизни сапиенсов. Её разговоры с Беллой и их совместные фантазии о пенисах и разнообразно плодоносящем пенисовом дереве живо напомнили мне мои собственные дискуссии на эту тему со сверстниками в детском саду. Белла, впрочем, отнюдь не секс-невежда, она берет на себя роль инструктора подруги в этом виде коммуникативной деятельности (и отрасли знаний, соответственно), и, судя по всему, имеет немалый собственный опыт употребления человеческой плоти (в сексуальном аспекте её использования) без ограничений по возрасту и полу. Фехтование подружек на языках в начальных кадрах фильма может испортить аппетит самым завзятым любителям французского поцелуя, а переход от оральных экзерсисов к актерскому этюду с имитацией агрессивной сцены из жизни кошек отсылает нас опять же к «Жизни млекопитающих» и трансляции животных инстинктов в сферу нравственности в качестве аргументов в пользу этического релятивизма. Зацикленность подружек на гениталиях вымораживает вменяемого зрителя беспощадно, как и вербальные, на уровне дошколят игры Марины с папенькой. Вообще-то, как мне думается, дружеские отношения между родителями и детьми отнюдь не предполагают панибратства или циничного вторжения в интимную сферу. И если аморфный папаша проявляет в этом смысле известный (зачаточный) такт, то недовоспитанная (сиречь, современно продвинутая в свободном обращении) дочурка атакует отца на смертном одре совершенно неподобающими вопросами о его прежней половой жизни, да ещё и жестко комментирует его ответы на них. Лояльность родителя в данном случае явно не на пользу дитяти, этому продукту постмодерна (впрочем, оба они - продукты). Этический и эпистемологический (познавательный) релятивизм современного мiровоззрения (философского дискурса), облачаясь в невероятно замысловатый терминологический аппарат, на поверку оказывается тем самым голозадым королем из всем известной сказки. Интеллектуалы жуть как любят сводить человеческую сущность к животному началу, к механике, химии, биологии и проч. Разложив разумное существо на сумму естественных процессов, мы уже не находим, к какому из них может быть применен этический закон, действующий внутри нас (коему, наравне со звездным небом над нами, не уставал в священном трепете удивляться Эммануил Кант). Интеллектуальная десакрализация человеческого существа и отрицание своего животного символизма становятся причиной нравственного релятивизма и источником негативной свободы (инстинктивные регламенты животного царства и традиционные социальные табу отвергаются, но без замены позитивной программой существования, что в первую очередь относится к сфере половых отношений, и под именем свободы водворяется хаос – вспомним, хотя бы, первые годы после Революции 1917 года и тотальную проституцию времен НЭПа). «Мы сами устанавливаем правила» – вот вам квинтэссенция философии постмодернизма, а ещё говорят, что не так-то просто в двух словах объяснить суть заумных писаний господ Фуко, Бодрийяра и Деррида, и выдала этот перл доктор Джоанна Траппер, одна из героинь романа Кейт Аткинсон «Ждать ли добрых вестей». Чортов постмодерн просочился даже в детективы. Конечно, стоит попробовать вставить эту максиму в рамочку кратких пояснений. Для начала, развернем цитату: «…доктор Траппер повернулась к Реджи и сказала: – Ты ведь знаешь, что правил нет, – а Реджи сказала: – Правда? – потому что с ходу могла выдать целую сотню – резать виноградины напополам, надевать шапочку, когда плаваешь, не говоря уж о сортировке мусора для последующей переработки, – доктор Траппер относилась к переработке мусора очень серьезно. Но доктор Траппер сказала: – Нет, не таких правил. Как проживать жизнь – таких. Нет шаблона, нет плана жизни. Никто не смотрит, правильно ли мы поступаем, нет никакого «правильно», мы сами все придумываем по ходу дела. О чем она толкует? Реджи не совсем поняла. – Реджи, надо помнить одну вещь: важнее всего любовь. Понимаешь? «Зная: когда погаснет свет, Любовь остается сиять», – сказала доктор Траппер. – Красиво, да? Это Элизабет Барретт Браунинг написала своей собаке. – Флашу, – сказала Реджи. – Вирджиния Вулф о нем книжку сочинила. Я читала по теме. – Когда все исчезает, любовь остается, – сказала доктор Траппер. – Ну знамо дело, – сказала Реджи. Да только что проку? Вовсе никакого.» Вот так, домохозяйка со своей малолетней (16 y.o.) бэбиситтер разложили на раз-два весь постмодерн. У средневекового человека в центре мiроздания был Бог, Который все сотворил и следит за тем, чтобы все происходило правильно, как надо, «во еже и нам хотети и деяти о Благоволении», и всем спастися. Сапиенс Ренессанса (Возрождение: человек – субъект творчества и эстетики) и Просвещения (Новое Время: картезианское рациональное начало, метод), вооружившись идеологией рационализма, в центр мiра ставит человека, облеченного в концепцию прогресса, совершенствования и развития во всех возможных ипостасях. Этот светлый идеал человечества сгорел синим пламенем в лагерных печах Третьего Рейха (Drittes Reich) и в ядерном огне Хиросимы. Из пепла совершенного и справедливого всечеловеческого будущего выполз чахлый и дефективный феникс, философский заморыш постмодерна. Эта тварь притащила в своем кривом клюве конструктивизм в рубище эпистемологического (познавательного) и этического релятивизма, с букетом дохлых ключевых установок: мiр иллюзорен, истина не познаваема, внешняя реальность не суть объективная данность, но фрактальная вселенная бесконечного числа равноправных конструкций нашего собственного (self made) производства. В итоге, познание мiра сводится к интерпретации того конструкта, что мы сами же и сотворили. И как это всё следует называть? Буддийским нигилизмом или радикальным нигилистическим солипсизмом? В религиозно-философском смысле буддизм был шагом вперед, постмодерн стал семью шагами назад. Как сказала доктор Траппер: «Нет шаблона, нет плана жизни. Никто не смотрит, правильно ли мы поступаем (сиречь, нет ни Бога, ни Божия Промысла) нет никакого «правильно» (нет Истины, нет идеала совершенства), мы сами все придумываем по ходу дела». И тогда вполне закономерен комментарий её 16-ти летней подружки-работницы на не весть откуда взявшееся при таких исходных установках экзальтированное «Когда все исчезает, любовь остается»: Да только что проку? Вовсе никакого. Ну и как вам это ощущение вашей никому не нужной самости, по собственному разумению и собственной воле творящей себя и свое бытие в герметичном одиночестве собственной вселенной в бесконечности бесчисленных мiрозданий таких же замкнутых в сферическое зеркало самосознания существований. Оптимистично? Как по мне, так полный финиш, хоть сейчас жми на Красную Кнопку в заветном чемоданчике. Итак, мы чуток уклонились от предмета нашего интереса, но это было совершенно необходимо, понеже Марина и весь её зооморфный «Аттенберг» – это сущий плод постмодерна, и плод столь кислый, унылый и безрадостный в перспективе ещё более, чем актуально, что как тут не вспомнить методологический императив, подаренный нам Словом Истины: «Бойтесь лжепророков! В овечьей шкуре приходят они к вам, нутром же они – волки хищные. По делам их узнаете, кто они. Разве собирают гроздья виноградные с терновника или с репейника смоквы? Всякое хорошее дерево приносит добрые плоды, а плохое – худые. Хорошее дерево не может приносить худых плодов, а плохое дерево – добрых плодов. Всякое дерево, не приносящее добрых плодов, срубают и бросают в огонь. Итак, по плодам их узнаете, кто они. Мф.7.15-20» Не знаю, каков был хитрый замысел у Афины Цангари, желала ли она выступить апологетом постмодерна или его прокурором, но ведь подлинный художник – это рефлектор, отражающий реалии не зависимо от собственных идеологических предпочтений, и у неё получилось то, что получилось, её Аттенберг – это просто охрененная гуманитарная катастрофа, заповедник мертвых душ человеческих подобий, социальный некробиоз и страшный суд над ходячими мертвецами. Ибо у меня язык не повернется назвать этот приморский городишко обителью человеческой, а персонажей фильма живыми и мыслящими существами. Будь они последними людьми на земле, я сбежал бы от них на край света, ибо лучше общаться с деревьями, чем с подобной нежитью.