Убийство священного оленя, или Нужна ли Источнику Жизни жертва Авраама (реж. Лантимос, 2017)

Первые кадры фильма: вскрытая грудная клетка, прикосновения скальпеля к бьющемуся сердцу и музыка, отсылающая зрителя к мифу о прекрасной Ифигении, которую её отцу, царю Агамемнону надлежит принести в жертву Артемиде, разгневанной на него за убитого им (по неведению!) на охоте священного оленя (гугл в помощь тем, кто призабыл детали сюжета трагедии). Версий мифа, как всегда, множество, включая то ли превращение Ифигении на жертвенном алтаре в лань, то ли замену её на жертвенное животное (как в истории с Авраамом и сыном его Исааком). Суть такова: машина правосудия богов Олимпа требует человеческого жертвоприношения за грех неведения или ошибки со смертельным исходом. Представьте себе некую мистическую ситуацию, в которой ветхозаветный принцип «зуб за зуб, око за око» реализуется на уровне физического закона, типа «сила действия равна силе противодействия». Ну, вот, дал ты по щам соседу сверху, который задрал тебя своим неугомонным перфоратором, устраивая тебе ежевоскресные побудки в шесть сорок пять утра. Выбил ему зуб, вернулся к себе в квартиру радостный и умиротворенный, занялся, как обычно, личной гигиеной, стал приводить в порядок полость рта, и бац, о кремовую керамику раковины звякает твой любимый верхний премоляр в золотой коронке. Но и сосед, падла, не остался без бонусов, кроме скорбной утраты вполне себе здорового зуба, ходит говнюк все выходные злой, не выспавшийся и с больной головой. Или, скажем, задержался ты после работы с молоденькой секретаршей на сорок минут по интимным вопросам, а в субботу глядь из окна, а там лучащуюся довольством жену подвез из спортзала до дому накачанный тренер по фитнесу с голубыми глазами, охрененным хаером и золотистым загаром. И тоже, доволен, сука, что твой кот, оприходовавший за спиной у хозяйки полкринки сливок. Этот метафизический принцип юридической (механической) справедливости и прижизненного симметричного воздаяния по грехам Лантимос берёт как основную идею и делает концептуальной матрицей своего фильма, а в качестве фабулы использует ошибку кардиохирурга, в результате которой его пациент оставил вдовой свою супругу и осиротил 16-ти летнего индиго-сына. Сюжетом же драмы будут физические страдания семьи давшего маху доктора и его собственные нравственные мучения по ходу прилетающих на его седеющую голову кармических следствий причиненного им по халатности зла и привнесенных в сей и без того скорбный мiр страданий. Треть фильма, или чуть более, мы созерцаем чинную и размеренную жизнь (я бы даже сказал житие) преуспевающего врача Стивена (Колин Фаррелл), точнее, четы врачей, ибо его жена Анна (Николь Кидман) тоже врач, офтальмолог. В семье двое благовоспитанных и художественно одаренных детей, мелкий Боб, ученик младших классов, и вступившая в пору полового созревания Ким. Отношения в семье подчинены чуть ли не дворцовому этикету. Фразы строятся правильно в подчеркнуто вежливой и предельно толерантной форме. Все друг к другу до оскомины внимательны, однако без приторности, а скорее в протокольном формате инсталлированных в подсознание бихевиористским воспитанием навыков и культурных кодов цивилизованного общения. Увы, культурный лоск цивилизованности, нанесенный социальной дрессурой, легко слетает при малейшем дуновении деструктивного ветра, грозящего внести смятение в отлаженный механизм комфортного существования семейства высокостатусных врачей, принадлежащего к верхним слоям американского общества (съёмки проходили в Цинциннати, что поначалу затрудняет идентификацию места действия). Воспитательская лояльность супругов доведена до идеала хрестоматийных образцов. Рассудительная послушность их детей вожделенна самым продвинутым родителям. Стерильный порядок быта ассоциируется с хирургической операционной. Но под этой внешней выверенностью и четкостью геометрических конструкций существования ощущается какая-то стеклянная хрупкость здания семейной жизни. Поверхностное благочиние ощутимо не затрагивает глубинных структур души членов этого кукольного семейства. Именно мысль о театре марионеток приходит в голову, когда смотришь на то, как эти персонажи играют свои роли детей и родителей. И даже в спальне, в интимных отношениях Стивена и Анны, в их ролевой постельной игре звучит какая-то искусственная, театральная нота. Когда в кадре впервые появляется Мартин, сын погибшего пациента Стивена, то по ходу нарочито задушевного общения этого подростка с взрослым дядей возникает неприятное ощущение некой порочности этой странной дружбы. Однако если поначалу активной стороной является Стивен, то в дальнейшем Мартин берет на себя роль преследователя, что вызывает ещё большие недоумения. Откровенность между взрослыми и детьми в вопросах пола тоже не добавляет в атмосферу фильма идиллических тонов и вызывает внутреннее неприятие, граничащее с отвращением. С какой же легкостью рушатся плотины наносного благоприличия под давлением жестокости внешних обстоятельств, как быстро из-под маски добродушия и светской учтивости вылезают клыки первобытного зверя, когда посторонняя воля грозит разрушить устои обывательского (в лучшем смысле слова) благосостояния представителей новейшей образцовой интеллигентности, тонкой культуры, высокого интеллекта, привилегированного образования и воспитания. Далее, после знакомства Мартина со всеми членами семьи своего как бы патрона и покровителя (ведь Мартин утверждает, что намерен стать кардиохирургом, как и его обожаемый старший друг) сначала на Боба, потом на Ким нападает некое необъяснимое и таинственное заболевание, имеющее явные симптомы паралича и общей атрофии (кахексии) на фоне не диагностируемой этиологии. Рационализм Стивена, кардиохирурга, не позволяет ему принять даже гипотезу психосоматики, предложенную Анной, что уж говорить про тот метафизический бред о кармическом воздаянии, который внезапно, с шокирующей недетской рассудительностью обрушивает на него взятый им под опеку подросток Мартин. Здесь Лантимос предъявляет нам второй парадокс современной цивилизации (первым был зверь первобытной психики в личине дрессированного пони), – и это дремучий мистицизм агностика, неосознанно проскальзывающий в одеждах рациональности его мыслей, слов и поведения. Когда когтистая лапа невидимого демона сожмет твое трепещущее в паническом ужасе сердце, а его леденящее дыхание парализует тяжким оцепенением твое беспомощное тело, тогда ты до сокровенных тайников души ощутишь всю мощь его необоримой власти, и твой эфемерный рационализм и неверие испарятся как мелкие брызги воды, случайно оросившие раскаленную на углях жаровню. Увы, агностику легче обратить свой разум к древнему злу и опуститься перед ним на колени, лобзая (погружаемые в прах и брение) грязные стопы рукотворного идола, чем принять умом и сердцем обетования Живой Истины и дар подлинной свободы, открытой смертной твари в духе бескорыстной любви. Какой бы силой, стихией, законом не прикидывался падший дух, он будет соблазнять человеческую немощь и невежество ложными дарами, кои на поверку, как фальшивые червонцы в сказке про Золотую Антилопу, всегда превращаются в битые черепки тленных, сиюминутных, а потому бесполезных сокровищ, едва оказавшись в руках их обманутого стяжателя. Зато в уплату за предложенную иллюзию лжец потребует подлинной жертвы – твою убиенную смертным грехом душу: ты должен будешь, нарушив единственно истинный Закон – закон Любви – предать в своей совести Истину, ведущую в вечность нетленной Жизни. Третий план фильма – это возрождающая перспектива страданий для мертвого душой современного техносапиенса. И тут, конечно, как всегда и везде, главная надежда на детей, в которых тонкая связь с Истоком (в отличие от заизвесткованных страстями взрослых сердец) ещё струится животворной струёй чистой любви, жертвенности и чувства надмiрной справедливости. Однако, ещё раз, увы. Чистые сердцем дети растут не на луне и не в вакууме. Зараза мiрской порочности весьма скоро въедается в поры их чувствительной души и дает в ней цветы зла отнюдь не детской ядовитости. Итак, если агностицизм и материализм не форма поклонения диаволу, то кому тогда приносит в жертву своего «священного оленя» респектабельно рациональный член высших классов современного общества кардиохирург Стивен Мёрфи?