ПОЭЗИЯ XX ВЕКА

Этот век был долог. И успел явить многое. Но разглядеть его по-настоящему, наверное, можно только глазами великих. А среди них истинными я считаю поэтов. И чтобы попытаться понять ушедшее время, вспомним двоих, один застал начало, другой закат столетия. Это Александр Блок и Иосиф Бродский. Оба высказали своё понимание роли и смысла поэзии, которое, без сомнения, отразило перемены в сознании всего человечества. И как же удивительно разнится это понимание! Взгляды Блока наиболее полно изложены в речи, произнесенной им 11 февраля 1921 года на собрании в Доме литераторов в 84-ю годовщину смерти Пушкина. И первый его тезис – о гармонии, как согласии всех мировых сил, порядке мировой жизни, который рождается из хаоса. Поэт – сын этой всеобщей гармонии, этого единого порядка, говорит Блок, и три дела возложены на него: во-первых – освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих – внести эту гармонию во внешний мир. Он уверен, похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить свое дело. «Слова поэта суть уже его дела». И гордо заявляет: «Поэт – это предназначение!» Деятельная, как сейчас принято говорить, активная позиция. Которая кратко и безусловно выражала не только частную точку зрения, но всю «философию», читай – всю идеологию! – начала века. И, кстати, благодаря своему влиянию, столкнулась с вопросом о цензуре. Блок интерпретировал вот эти слова Пушкина: «И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура» И согласился с тем, что «право устанавливать цензуру не убавит число олухов». В 1987 году Иосиф Бродский прочёл Нобелевскую лекцию, которую мне довелось услышать, и которую я считаю одним из лучших его шедевров в прозе. А начал он с того, что отрёкся от какой-либо общественной роли, предпочитая «частность». Поэт, цитируя слова Баратынского о Музе, как обладающей «лица необщим выраженьем», в приобретении этого необщего видит главный смысл существования. «Независимо от того, – говорит Бродский, – является человек писателем или читателем, задача его прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне жизнь». Его «позиция» не уступает «активности» Блока, но итогом творческих усилий и душевных исканий он видит не «гармонию внешнего мира», а личный эстетический выбор, индивидуальное эстетическое переживание. Понятно, почему Бродский отказывается от фразы Достоевского: «Красота спасёт мир», предпочитая слова Арнольда: «Всех спасти не удастся, но каждого отдельного человека – можно». Понятно, почему среди наиболее тяжких преступлений он выделяет «не цензурное ограничение, даже не предание книг костру, а более ужасное – пренебрежение книгами, их не-чтение. За такое преступление человек расплачивается жизнью». Из речи Бродского следует важная мысль, если что-то по-настоящему и оставит след, а может быть и повлияет на саму гармонию восприятия мира, то это язык. Язык, на котором написана великая поэзия: от библейских пророчеств до чувственных откровений завтрашнего дня. Блок с его «общественной ролью» и Бродский, отдавший предпочтение личности – две главных точки, две опоры, с одной из которых двадцатое столетие перешагнуло на другую. И нам дано, по мере сил угадывая грядущее, подумать о том, в каком направлении время будет двигаться дальше. И по кому из великих оно сверит свои часы.