Лауреаты Нобелевской премии. Иосиф Бродский

В 1987 году русскому поэту и американскому гражданину Иосифу Александровичу Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой "За всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью". О Бродском написаны уже тома. Что я могу к ним добавить? Только своё личное отношение. Он для меня величайший поэт всех времён и народов, он мой идол, мой кумир, мой Бог. Первую его книжечку, которую я купил - массовое издание в мягкой обложке «Часть речи», я быстро затрепал и зачитал до дыр. Я брал её во все свои многочисленные командировки, я спал с ней, я жил с ней, я сроднился с ней. У меня очень плохая память, я неусидчив и не умею глубоко сосредоточиваться, запоминать на память тексты, и даже стихи. Но некоторые его стихи я всё же выучил, запомнил, и часто цитировал сам себе… и хотя мы с религией находимся на разных полюсах, но эти стихи стали моими молитвами, а он моим Богом. Речь Иосифа Александровича на церемонии вручения ему премии, как и всё его творчество, обширна, глубока, образна и в высшей степени человечна. Каждый любящий и ценящий его наверняка уже ознакомился с ней. Приведу лишь небольшой финальный фрагмент этой речи, касающийся его отношения к языку: … «Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношени к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, в котором он в данный момент находится, чтоб оставить — как он думает в эту минуту — след на земле. Он прибегает к этой форме — к стихотворению — по соображениям, скорее всего, бессознательно–миметическим: черный вертикальный сгусток слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку о его собственном положении в мире, о пропорции пространствак его телу. Но независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, — немедленное последствие этого предприятия — ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее — ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено. Зависимость эта — абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом — то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот определяется не столько количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по–русски или по–английски, например, гарантирует существование этих языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он — тот, кем язык жив. Не станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только потому, что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к мутации. Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть не надолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он расчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее. Существуют, как мы знаем, три метода познания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользовались библейские пророки — посредством откровения. Отличие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и третьему), ибо все три даны в языке; и порой с помощью одного слова, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, — и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом.» … Гений Иосифа Александровича Бродского мощным фейерверком брызжет в его высказываниях: «Свобода — это когда забываешь отчество у тирана. . Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека — всегда можно. Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна. Знаю по своему опыту, что чем меньше информации получает твой мозг, тем сильнее работает воображение. Единственная правота — доброта. Ночь — самое вероятное время душевных мук. Человек есть то, что он читает. Всего удивительнее во Зле — его абсолютно человеческие черты. Истина заключается в том, что истины не существует. Жить просто: надо только понимать, что есть люди, которые лучше тебя. Человек — сумма своих поступков. Сколько льда нужно бросить в стакан, чтоб остановить Титаник мысли? Когда меня в первый раз в жизни привели в камеру, то мне очень там понравилось. Действительно, понравилось! Потому что это была одиночка Именно в минуту отчаянья и начинает дуть попутный ветер. Только пепел знает, что значит сгореть до тла. Мы уходим, а красота остается. Ибо мы направляемся к будущему, а красота есть вечное настоящее. Все будут одинаковы в гробу. Так будем хоть при жизни разнолики! » И ещё. Конечно, стихи великого поэта поговорят о нём всегда больше, чем все другие слова … и как же трудно в случае с Иосифом Александровичем выделить любимое, потому что его, этого любимого - море… Но, всё же, если обобщать, то финальные строчки гениального «Рождественского романса», пронизанного нежной любовью, светлой печалью и бесценной мудростью. Это то, что навсегда останется со мной, то, что греет в холод, светит в темноте, держит в потрясении… … Твой Новый год по темно-синей волне средь моря городского плывет в тоске необьяснимой, как будто жизнь начнется снова, как будто будет свет и слава, удачный день и вдоволь хлеба, как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево.