Начиналось так — в мои приблизительные шесть лет и в светлое дачное лето, лишённое, однако, тотальной дачной безалаберности. Бабушка моя, статная, ещё почти темноволосая, крутого крестьянского замеса женщина, была убеждена, что дети сызмальства должны трудиться. Потому каждое утро будила нас, городских понаехавших, достаточно рано - огородных и прочих дел невпроворот. Нежно скреблась в окно хлипкой терраски — и контрастно, прапорщицки гаркала «Мультфильмы!», и это каждый раз было игрой в верю — не верю. Когда мы с сёстрами сидели за столом и напоказ ненавидели овсянку, бабушка включала телевизор. Иногда с экрана дул щёки дядька с событиями в Никарагуа — и бабушка разводила руками: сегодня мультфильмы отменил тот самый дядька. Но иногда на экране появлялся он — Большой секрет для маленькой компании. «Я валяюсь на траве, сто фантазий в голове» — говорил телевизор голосом, похожим на голос детсадовской воспитательницы. И на стол с циферблата настенных часов прыгали солнечные пятна, и они толкались, и леезли в стакан с чаем — так им было весело. И мнебыло весело: после прополки моркови станем есть клубнику, после обеда разрешат пруд — золотая от солнца вода, Катька изображает бывалого пирата, Ленка — бывалого дельфина. Лето, тепло, друзья.

бормотала я, борясь с сорняками. Внизу царила зелень, вверху синь и белизна —

Через несколько лет я узнала, что автора воздушных, ветреных, ироничных, навсегда остающихся в памяти песенных текстов из мультфильмов "Большой секрет", "Пони бегает по кругу", "Мальчик шёл, сова летела" — зовут странным именем Юнна Мориц. Я нелепо, полудетски смонтировала фонетическое и семантическое — и получился у меня образ юной, но бывалой, как дельфин, инопланетянки, живущей на морском побережье.

Ещё позже я узнала, что изначальным было не море. Изначальной была река. Днепр.

Юнна Мориц родилась в Киеве в трагичном - кровавом, репрессивном - 1937-м. В год рождении Юнны её отец, транспортный инженер, был арестован по доносу. Его освободили через несколько месяцев, но эти бесконечные месяцы, переполненные допросами и пытками, основательно подорвали его здоровье. Он потерял зрение, превратился в этакого закатного Галилео. Возможно, именно слепота отца обострила внутреннее поэтическое зрение маленькой Юнны. Первое своё стихотворение - про болезного ослика - она написала уже в четырехлетнем возрасте, будучи с семьей в военной челябинской эвакуации.

Потом была киевская школа, киевский филфак, первые публикации в "Советской Украине". Решение о переезде в Москву и поступление в московский литинститут, на отделение поэзии. Первый печатный стихотворный сборник — "Разговор о счастье": лаконичная обложка — утёс и волна; слегка угловатые, слегка пубертатные тексты.

Сама Юнна не воспринимала данный сборник всерьёз. Презентуя "Разговор о счастье" Белле Ахмадулиной, в качестве автографа озвучила следующее: "Белле на память о моём косолапом детстве дарю эту книжечку... Думаю, во второй книге я буду владычицей — обещаю волшебство и много всего настоящего". Обещанное впоследствии было выполнено; а до выполнения жизнь Мориц была пестра и насыщенна: учёба, корректорские ночные бдения в типографии, путешествие в Арктику — абсолютнейшая авантюра: ледокол "Седов", предельные холода, плотные туманы, полярные вахты. Вспоминая об этом дерзком приключении, Мориц откровенничала: "Я никогда не забываю людей той Арктики, где я видела совсем другой образ жизни, не материковый, без никаких магазинов, улиц, кинотеатров, там жизнь зависела от радистов, от радиации, навигации, авиации, ледовой разведки, там космос — внутри человека. В зеркале Арктики видно, кто ты есть и какова цена твоей личности, твоих поступков, твоего ума и таланта быть человеком. Чувство Арктики — это подарок судьбы, особенно в 19 лет, это — божественное богатство и морозоустойчивость к общественным мнениям". Позволю себе ремарку. Полагаю, многим любителям снежных бурь да горных перевалов невероятно близка этакая арктическая космогония. В ней свобода от внешнего, мещанского и парадоксально тёплый ледяной ветер.

Тем более — и в Арктике бывает лето:

Это стихотворение молодой, но уже отнюдь не поэтически юной Юнны, помещённое в сборник "Мыс Желания", который она считает своей первой полноценной книгой. Ей предшествовали определённые гонения: Мориц, обвинённую в антисоветчине, исключили из института, затем, поставив галку о неблагонадёжности, восстановили — но 'Мыс" издавался трудно, через многие препоны. Два внемысных текста Мориц сочли исключительно крамольными — "Памяти Тициана Табидзе" (Табидзе — талантливый грузинский автор, поэт, прозаик, переводчик, водивший дружбу с Борисом Пастернаком, — был расстрелян в страшный год рождения Юнны) и "Кулачный бой":

После публикации "Кулачного боя" журналом "Молодая гвардия" тамошний заведующий отделом поэзии был уволен, а Юнну Мориц — почти на десятилетие лишена возможности издавать свои книги.

Но, к счастью, отлучение оказалось не тотальным. Популярнейший в те годы толстяк "Юность" с удовольствием размещал на своих журнальных страницах задорные и мудрые стихи молодой поэтессы, адресованные детям. Мой дед хранил подшивки "Юности" на чердаке осанистого деревенского дома — и я, совсем ещё глупая, мелкая, но читающая и умеющая преодолевать страх перед голенастыми пауками, частенько копошилась в этих подшивках, выискивая юношеские разделы "Для младших братьев и сестёр". В тех разделах попадались и бегающие по кругу пони, и пузатые чайники, и — куда без них! — бывалые дельфины:

Восемь итоговых детских-недетских книг Мориц для детей "от 5 до 500 лет" — это добрая ирония, тонкий антропоморфизм и, следуя пламенной речи одного из лирических героев Юнны, весьма упрямого примерно пятилетнего пацана — нежелание закрывать глаза в темноте.

В 1970-м вышла по сути третья книга Юнны Мориц, адресованная читателю, так или иначе отдалившемуся от светлой птенцовой скорлупки — "Лоза". За ней последовали ещё семь. Затем опять наступил практически цикличный десятилетний запрет на публикации — как определяла сама Мориц, "при режиме не скажу кого". Зато после длительной паузы увидели свет сборники "Лицо" и "Таким образом", которые Юнна взялась иллюстрировать самостоятельно, называя свои сопроводительные рисунки "парусными стихами". Невозможно в кратком эссе объять все выпуски, выжимки, выселки... Но если говорить обобщённо — зрелая взрослая лирика Мориц откровенна и самобытна. Её свобода "пахнет самой свежей новостью". Её виртуозному — порой до панибратства ("три любля — такая редкая монета, глаз, моргающий в колёсике строки") — обращению со словом можно только завидовать. Затрагиваемые ей темы — жизни, смерти, спектры человеческих эмоций самого разного толка, нейронные связи материального и сакрального — изумляют нетривиальностью освещения (галогенки соседствуют со свечами, солнцами, лунами — и это дивно органичное соседство). Мориц называла своими учителями Андрея Платонова и Томаса Манна, ближайшими спутниками — Пастернака, Ахматову, Цветаеву, Мандештама, Заболоцкого, современником (можно разно коннотировать это сложное слово) — Пушкина. Достойнейшая компания.

Кроме прочего, Юнна Петровна — весьма плодотворный переводчик. Она переводила на русский стихи Уальда, Гамзатова, Вельхео, Лорки... Кстати, Лорку я полюбила именно с подачи Мориц. С переведённой ей горькой и прелестной лоркиной "Глупой песни" и началось моё знакомство с творчеством знаменитого испанца:

Пожалуй, следует упомянуть о том, что в 2005 году на страницах своей книги "По закону — привет почтальону" Юнна Мориц ввела в обиход феминатив "поэтка" и продекларировала: "Поэзия — это дар речи в момент потери сознания".

Сейчас дерзкой поэтке за восемьдесят. Она бодра, пишет острые нахальные тексты, печалится о стариках — и не только стариках — столкнувшихся с новой чумой. И, беседуя с корреспондентом "Комсомольской правды", говорит о себе: "Я почтальон, который имеет фронт работ и работает, — для того, чтобы люди жили очень и очень долго".

В заключение хотелось бы двух вещей. Во-первых, процитировать любимое "Балтийское лето":

Во-вторых, банально пожелать Юнне Петровне долгих лет жизни. А балтийскими ли они будут — не суть важно.

Нет, ещё в-третьих. Все мои дети наизусть знают песню про резинового ёжика. А один из детей, самый младший, самый шустрый, самый шумный, поёт её прямо сейчас.

В среду, в это же время нас ожидает новая встреча с поэтом-шестидесятником. Не забывайте, что свои впечатления, мнения, вопросы к автору статьи или любимые стихи представленного поэта вы можете выкладывать в комментариях. Отдельными записями, не противоречащими правилам сайта и законам РФ, можно опубликовать собственные заметки и эссе о поэтах-шестидесятниках в альбоме или в дневнике. Чудесных стихов вам, друзья!