Литературная Гостиная

Автор рубрики: Иванна Дунец

19 апреля 2020 

Игорь Филатов 

«Человек с молоточком»

|эссе| 

Вместо пролога

Для меня Антон Павлович Чехов — явление уникальное. Не могу мерить его каким-то аршином, анализировать, препарировать и причислять. Он уже давно стал попросту частью меня. Поэтому не буду строить из себя литературоведа, попробую написать прямо от сердца, как получится.

Часть первая

Не секрет, что многие считают Чехова скучным и «сумеречным»; кто-то не может простить, что он не пламенный борец; некоторые называют его пошляком; немало таких, которые говорят, что он презирал и даже ненавидел людей. Это оттого, что они не знают Чехова по-настоящему. Висят в школах его портреты, стоят памятники, пьесы играют, почти как Шекспира, не счесть экранизаций, адаптаций, версий; цитатами из него вполне можно общаться. При этом, большей частью Чехова знают мало и неглубоко. Я и сам до поры до времени считал, что знаком с ним достаточно хорошо, разделял некоторые из перечисленных выше мнений и ценил, в основном, блестящий юмор. Остальное относил к проходному, которого даже у классиков немало. Я прозрел, а многие так и живут в убеждении, что лучше «Хамелеона» и «Лошадиной фамилии» у Антона Павловича Чехова ничего нет. У меня немало знакомых, которые убеждены, что они его прошли, но «В овраге», «Мужики», «Вор», «Тоска», «Студент», «Холодная кровь», «В Москве на Трубной площади» не читали. Однако произведения Чехова — это далеко не весь Чехов.

Часть вторая

Прошлым летом я впервые побывал в Ялте. Крым — моя любовь, я там каждый год провожу пол августа, всегда в одном и том же месте. Море, горы, степь, виноград, инжир, персики — этого в изобилии, а людей мало. И всякий раз, уезжая, чувствовал некую вину, потому что всего в двух часах езды Дом-музей моего любимого писателя, а я пожалел день на поездку. И вот, наконец, решился, правда, ни на что особо не рассчитывая, потому что Дома-музеи, в принципе, не люблю. Дань отдать — с таким настроем ехал. А вернулся немного другим. Вообще-то, я должен был догадаться, что так и будет, Чехов уже не раз менял меня.

Ялта оказалась не такой, какой я её представлял, но мне понравилась: весёлый и приветливый городок, кривые улочки, балконы, лесенки. Шёл пешком несколько километров, музей от центра довольно далеко. Когда Чехов покупал этот участок, он вообще был за городом, ближе было слишком дорого. К дому подходил, немного волнуясь. Я уже чувствовал, что этот визит будет главным событием моего крымского сезона. Мне повезло — попал как раз на начало экскурсии. Длилась она около часа. За этот час я ещё раз открыл для себя Чехова. Мягко и ненавязчиво он дал мне понять: жить надо правильно, трудясь и привнося в мир столько добра и красоты, сколько сможешь. Никто мне этих слов не говорил, но я думал об этом, когда ходил по прекрасному саду, посаженному и возделанному самим Чеховым. Некоторые деревья уже огромные, выше самой дачи.

Я видел скромную обстановку комнат (и сама дача скромна, особенно по нынешним меркам); узнал, что ещё до мебели первым делом Чехов купил в дом пианино. Удивился тому, сколько гостей к нему приходило. Девушка-экскурсовод рассказывала о писателе, как о родном человеке, и вся атмосфера и сада, и дома была очень спокойной, ненапыщенной, я бы сказал, не музейной. Мы все, кто был на экскурсии, — в шортах и разноцветных майках, разнеженные южными удовольствиями — как-то притихли и посерьёзнели. Человек, который давным-давно жил в этих комнатах, прививал и подстригал эти деревья, казалось, знал про нас и о нас писал за этим столом рассказы, от которых то сердце сожмётся, то смех не удержишь. Вот такое ощущение осталось от экскурсии.

Я ещё долго потом болтался по Ялте, ходил по магазинам, ел эскимо, катался по канатной дороге, а настроение спокойной сосредоточенности на главном не покидало меня. Я думал: зачем Чехов разбивал такой огромный, можно сказать, роскошный сад? Зачем ему это нужно было? Он ведь знал, что проживёт недолго. Для себя хватило бы куста сирени под окном, да плюща по беседке. Прутики, которые он сажал, стали большими деревьями много позже его смерти. Стало быть, он трудился не для себя. Для кого же? Выходило так, что для меня. Чтобы я сегодня мог ходить по этому саду и любоваться великолепными деревьями и прекрасными цветами. И для меня же он писал свои рассказы, мне он хотел передать свои размышления, сомнения и открытия. Меня хотел разбудить и заставить подумать, покопаться в себе, выдавить гной, а потом на этом месте вырастить цветы.

После такой экскурсии и такого сада мне это стало особенно ясно. И я обязательно, как только смогу, поеду в Мелихово. Ещё не был. С человеком, который так хорошо разобрался в самом себе, смог принять и полюбить других людей, который спокойно и беспафосно отдал жизнь этим самым другим, надо общаться чаще — словно причащаться и делать себе прививку от безделья и праздномыслия.

Часть третья

До определённого времени литературной вершиной для меня был Лев Николаевич Толстой. Впрочем, он и остаётся и наставником, и образцом мастерства, и источником удовольствия, которое получаешь при чтении замечательного текста. Но пришёл день, когда его подвинул, а потом и вовсе сместил с пьедестала именно Чехов.

Началось всё с того, что я наткнулся на статью Маяковского «Два Чехова». В ней он утверждал, что роль Чехова в литературе трактуется в корне неверно. Чехов не «певец сумерек», «обличитель-сатирик», «защитник униженных и оскорблённых» и прочая, прочая. Главное то, что он — «один из династии Королей Слова», и что «все его произведения — это решение только словесных задач». Я удивился и призадумался. Но когда специально перечитал несколько рассказов Антона Павловича, понял, что Маяковский во многом прав. Только или не только, но словесные задачи у Чехова, действительно, всегда решены безупречно, и читать, и перечитывать Чехова хочется не только из-за сюжетов, а главным образом, из-за его эстетики. «У Чехова как целый рассказ можно читать каждую строчку», — утверждает Маяковский. И вот, я читаю страницу за страницей и не могу не согласится.

Когда присматриваешься к прозе Чехова с этой точки зрения, начинаешь понимать, что при кажущейся простоте она чрезвычайно точна и изыскана, а владение словом что в описаниях, что в диалогах — феноменально. Попробуйте пересказать своими словами, к примеру, «Дочь Альбиона» или «Даму с собачкой», уйдёт и смех, и грусть, и ощущение абсолютной реальности происходящего.

Но окончательно Чехов стал моей «иконой» после «Степи». Ничего подобного я дотоле не читал. Никакого сюжета, просто описания и размышления. И как же это было прекрасно! Словно сам я ехал вместе с Егорушкой по бескрайней, как океан, степи, всё видел, всё слышал и всё чувствовал. Приходили на ум воспоминания собственного детства, то об одном поразмышляешь, то о другом. Некоторые строчки хотелось перечитывать по нескольку раз. И было непонятно, как Чехов додумался такое написать, как осмелился? И каким образом он сделал так, что оторваться от этой «ниочёмной» повести невозможно?  Пока читал, вспомнил Маяковского не раз.

Вот две цитаты из повести, взятые почти наугад:

«В садике трещала маленькая мельничка, поставленная для того, чтобы пугать зайцев. Больше же около дома не было видно и слышно ничего, кроме степи»;

«Думая, что это приятно кузнечику, Егорушка и Дениска погладили его пальцами по широкой зеленой спине и потрогали его усики. Потом Дениска поймал жирную муху, насосавшуюся крови, и предложил ее кузнечику. Тот очень равнодушно, точно давно уже был знаком с Дениской, задвигал своими большими, похожими на забрало челюстями и отъел мухе живот. Его выпустили, он сверкнул розовой подкладкой своих крыльев и, опустившись в траву, тотчас же затрещал свою песню. Выпустили и муху; она расправила крылья и без живота полетела к лошадям».

Именно после «Степи» стало ясно, что в русскую литературу пришёл Мастер. Но истинный масштаб явления, которое называется «Антон Павлович Чехов», ещё не был понятен. Это произошло только со временем, уже после его смерти. Сам Чехов написал о «Степи» вот что: «На свою «Степь» я потратил много соку, энергии и фосфора, писал с напряжением, натужился, выжимал из себя и утомился до безобразия. Удалась она или нет, не знаю, но, во всяком случае, она мой шедевр, лучше сделать не умею».

А я думаю: куда уж лучше?

Часть четвертая

12-томник Чехова стоит у меня на почётном месте. Это подарок друга, и он для меня бесценен. В своё время я прочёл один за другим все 12 томов. И только тогда осознал всё величие Чехова. Какую же работу он над собой провёл! На моих глазах от рассказа к рассказу, от тома к тому он вырастал и превращался из юмориста-осколочника в непревзойдённого Мастера Слова — в первого среди лучших. Был жив Толстой, писали Горький, Короленко, Лесков, Гаршин. Антон Павлович Чехов уверенно вошёл в эту компанию, а потом взошёл на ещё более высокий уровень. Уже в 6-м томе это был безусловный классик.

Вот, кстати, соотношение количества произведений, включённых самим Чеховым в собрание, и тех, которых он не посчитал нужным включить. Написаны и те, и другие в один и тот же период. Они так и делятся на 2 раздела в каждом томе. Сведений по 1-му тому дать не могу, он у меня на работе, а я в самоизоляции.

2 том        1883 — 1884 г.г.       22 включённых /106 не включённых

3 том        1884 — 1885             22/63

4 том        1885 — 1886             35/30

5 том        1886 — 1887             43/32

6 том        1887 — 1888             45/2

7 том        1888 — 1892             14/6

8 том        1892 — 1895             18/0

9 том        1895 — 1903             21/1          

Остальные тома — это драматургия, «Из Сибири», «Остров Сахалин», письма и дневники.

Даже по этой скупой статистике видно, как рос Чехов, и как росла его требовательность к себе. А уж при чтении это становится просто очевидным. Среди не удостоившихся есть маленькие шедевры, которые сделали бы честь любому писателю. Общее впечатление от этих 12-ти томов колоссальное! Помимо редкого по силе и насыщенности художественного впечатления, отличная мотивация и урок — думай, трудись, старайся, отсекай лишнее, не гордись, и обязательно станешь не Чеховым, конечно, но самим собой лучшего образца.

Часть пятая

Тот же самый друг подарил мне вместе с собранием книжку-биографию Чехова. Её бы надо прочесть каждому. Не вдаюсь в подробности, но она меня поразила. Даже не читая произведений Чехова, просто следя за перипетиями его судьбы и его поступками с детских лет, затем в студенчестве и уже на писательском поприще, начинаешь его не просто уважать, а восхищаться. Сейчас хочу сказать только об одном. Он прожил всего 44 года, из них последние 20 лет с кровоточащим лёгким. С ним же в 1890 году он поехал на Сахалин. Ехать пришлось тысячи километров по сырой погоде, часто в промокших валенках, вслед за этапом каторжников, добрая половина которых до каторги обычно не доходила. Несколько раз он мог просто погибнуть. Зачем этот «сумеречный не борец, ненавидящий людей» поехал туда? Как врач он не мог не предвидеть последствия.

А зачем он разбивал сад в Ялте? Зачем писал свои кровоточащие рассказы, когда мог преспокойно делать карьеру на «хихоньках и хахоньках»?

«В жизни всегда есть место подвигу!», — сказал Горький. Как будто о Чехове сказал. Подвиг — это не только на амбразуру лечь или вытащить из воды ребёнка. Вдумайтесь: Чехов ЛИЧНО сделал перепись ВСЕХ каторжников острова Сахалин, проехал по ВСЕМ тюрьмам и поселениям, КАЖДОМУ пожал руку. До этого даже не было известно, сколько их там, хотя на острове был губернатор и соответствующие службы. Совершенно бесстрастно, практически документально, Чехов показал жизнь людей, которых как бы уже нет, которые как бы уже и не люди, но которые всё равно люди. Это надо читать. Взрывает мозги и одновременно их прочищает. После этого любой, даже самый смешной рассказ Чехова будет восприниматься чуть по-иному. И назвать писателя «человеконенавистником» язык не повернётся.

Я не согласен с Маяковским по поводу «только словесных задач». Чехов-человек одухотворил идеальную прозу Чехова-писателя. И его литературное наследие — тот же сад, посаженный для других. Для всех нас! А жизнь — отличный пример того, как надо ею распоряжаться.

Вместо эпилога

Об этом человеке я бы мог писать и писать, но на этот раз хватит. И пусть последними словами будут его собственные.

«Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живет себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и все обстоит благополучно…»

«Всё, что мне известно о природе человека, я узнал в процессе познания самого себя…»

                                                                                          А.П. Чехов