Бюронаходок

Рубрика Андрея Мансветова 

ДЕКАМЕРОН СЕГОДНЯ

Субъективная критика ревизионизма

Один из сегодняшних героев колонки – Шайтор Константин. Точнее, не он сам, а поднятая им в пространстве альбома тема.

Цитирую: «Да.., мы часто возвращаемся к, своим "детям", редактируя свои мысли, а нужно ли это?. Для кого? Для себя... Именно, для себя, ибо, читающий твоё произведение, уже его оценил.., или нет.. Редактор создан для тех, кто не доволен тем, что написано им, своим собственным "пером", а кажется, вот.., читайте, это - то, что я для вас придумал, и если не "читается", значит - не я виноват, а - читатель, не правильно понявший издателя... Мы - авторы!» (ссылка на обсуждение: https://poembook.ru/blog/38832)

Высказывание, если читать его простым способом, прямолинейно и довольно наивно, но за этой кажимой простотой – глубокая и многогранная тема взаимодействия автора и текста, о некоторых аспектах которой мне бы и хотелось поговорить, оттолкнувшись от поставленных Константином вопросов. Начиная с первого – нужно ли редактировать свои мысли? Отвечая прямо, – безусловно нет. Поскольку это технически невозможно. Мысль пришла и пришла. Любой ревизионизм – это уже новая мысль. А любой текст – куда больше, чем мысль.

И вопрос – стоит ли, перечитывая себя любимого, еще и переделывать – весьма неоднозначный. Да, по горячим следам можно на эйфории и пропустить вопиющие косяки, феномен замыливания авторского взгляда – реальность, данная нам в ощущениях. Но, с другой стороны, обобществленный поэтический опыт однозначно свидетельствует, что техническая шлифовка мертвит поэтический текст не хуже приснопамятного яда кураре. Объясняется это тем, что в момент написания и в момент редактирования автор (спасибо Гераклиту) – это два разных человека. Два разных способа речи, разных образных мира и т.д. В итоге получается декоративно-прикладная обработка летящей кисти импрессиониста и хохлома на выходе.

Более того, если переделывать получается легко и органично, стоит задуматься, а так ли все в порядке с исходным высказыванием? Если текст разбирается и собирается как лего, или тот советский еще конструктор с реечками и болтиками, не значит ли это, что автор впадает в элементарный грех версификации.

Впрочем, это вопрос не публичный. Тут каждому приходится договариваться с собой и только с собой.

Мой личный метод можно описать через аналогию из спорта. Если не получается, раз за разом делать новый «подход к снаряду», автор, как и спортсмен не должен иметь возможности остановиться на середине разбега, подумать, переставить по-другому ногу и тому подобное. Не вышло – на исходную и «на старт, внимание, марш».

Возвращаясь к литературе, образ не формируется методом подбора ПОДХОДЯЩЕГО слова, но единственно верного. Иногда образ не формируется вовсе, не получается найти соответствия внутреннему ощущению в имеющемся словарном запасе (в заёмном искать не стоит – то, что не является органичной частью личной речи, для поэзии не годится вовсе). В этом случае, как бы не было обидно, от образа приходится отказываться, иначе выходит кадавр, голем мертворожденный, чудовище Франкенштейна.

По смежной и сходной причине, кстати, употребление в стихах всяческих вечностей-бесконечностей почти никогда не оказывается удачным, так как эти слова для смертных и некрупных, в общем-то, нас не имеют физического смысла. А если вдруг начинают иметь, тогда и слова необходимые приходят. Это всегда ощущается. Как «эврика» или «сатори», кому как удобнее.

И вот еще что. Перечитывать себя любимого порой имеет смысл. И лучше вслух, кстати, поскольку устная речь всегда органична, язык сам споткнется, если есть обо что. И, не исключено, что не только споткнется, но и найдет, как обойти неудобное место. Именно так шлифуются передаваемые из уст в уста народные песни. Исподволь, органично, а не насильственным подбором из онлайн-словаря.

стыднонесмотреть

К написанию этого фрагмента подвигла меня вынесенная в подзаголовок движуха в соцсетях. Действительно, когда вдруг, пусть и так нерадостно, нам выпало остановиться, отдышаться, книги и фильмы, непрочитанные и непросмотренные за годы и десятилетия… вопиют. И раз о книгах мы тут и так достаточно часто, давайте немного о фильмах.

Вот только как-то мне не интересно вспоминать (да и как?) то, что не смотрел. Поэтому тем, кто хочет расширять горизонты за пределы голливудовщины и отечественного синема, весьма рекомендую голландское кино. Но начнем не с него, а с актуального в нашем сумасшедшем сегодня кино бельгийского.

«Бог есть. Он живет в Брюсселе. Ему все обрыдло еще до сотворения мира. Поэтому он создал Брюссель» - первые слова фильма «Новейший завет» (Сценарий: Томас Гюнциг, Жако ван Дормель, Режиссёр: Жако ван Дормель). Фильм любопытный и сам по себе. Но меня он заинтересовавшей в главную очередь работой с цитатами.

Первая явная – девочка за столом двигает взглядом стакан – это, понятно, "Сталкер" Тарковского. Кстати, фильм, как это не удивительно, кажется мне куда менее кинематографичным, чем послужившая основой повесть «Пикник на обочине». Но тут вообще феномен. Ни одной путней экранизации произведений Стругацких за минувшие полвека никому сделать так и не удалось.

Фильмы хорошие и даже очень хорошие, как тот же Сталкер, – да, а экранизации – фигушки. Вспомнить хотя бы русско-немецкую «Трудно быть богом» 90-го, кажется года. Про новую, снятую Германом, однозначно негативно не выскажусь, то, что мне не близка режиссерская концепция, отнюдь не показатель, но что там осталось от исходника?

Один мой знакомый, замечательный актер Юрий Шерстнев (помните Лильского палача в Мушкетерах?) вот, мечтал сыграть отца Кабани, но это просто к слову.

В эту же строку (ассоциативный ряд) можно встроить и фильм Константина Лопушанского «Гадкие лебеди». Только если Герман решил показать нам Арканар в режиме «как оно все было на самом деле», то Лопушанский (который в разные годы работал, кстати, и с Тарковским, и с Борисом Стругацким) увел конфликт из плоскости борьба прошлого с будущим в плоскость фиксации одного из наших любимых пороков – ксенофобии. И с поставленной задачей справился. Жаль только, что его совсем не заинтересовала психология и судьба писателя, живущего в эпоху великих перемен. Да и то, что ВЕЛИКИХ, и то, что ПЕРЕМЕН в фильме не особенно показано.

Не знаю, как вам, а мне это важно: «Я бы поехал, - сказал Виктор, улыбаясь, - но мне надо зайти в гостиницу, забрать рукопись… и вообще посмотреть. (…) На кой черт я нужен, если я не посмотрю? Это же моя обязанность – смотреть».

Вот и будем смотреть дальше. Например, самостоятельный кинодебют Лопушанского «Письма мертвого человека» - не первый, но один из первых неприключенческих и не про романтику фильмов, который меня, подростка, потряс. Пронзительный и честный взгляд на вынужденную изоляцию. На нас сегодняшних, если хотите.

А теперь, все же голландцы. Вторая цитата, на которую я обратил внимание в «Новейшем завете» прямо отсылает к фильму «Северяне» Алекса ван Вармердама (и если понравится этот – работы режиссера можно смотреть списком). Спойлером – цитата из аннотации: «История о том, как обычная деревенька в голландской глуши превратилась в настоящий сумасшедший дом, где каждый сходит с ума по-своему. Абсурдистская деревушка, невелика — в ней всего одна улица, но зато какие колоритные персонажи ее населяют!»

А я, пожалуй, вернусь к Стругацким. И единственному из рекомых фильмов, который я не смотрел. Это «Дни затмения» - советский художественный фильм режиссёра Александра Сокурова, снятый в 1988 году по сценарию Юрия Арабова при участии Петра Кадочникова, Аркадия и Бориса Стругацких, по мотивам произведения последних «За миллиард лет до конца света». Кстати, в 2000 году фильм был включён в список ста лучших фильмов за всю историю отечественного кинематографа по версии гильдии кинокритиков России.

Цитата из википедии: «Молодой русский врач работает в захолустном туркменском городке. Пыльные дороги, непроницаемые лица, дома из глины и фанеры, унылое треньканье азиатской музыки, разноязыкая речь, чуждые обычаи... Доктор лечит детей, пытается что-то писать, но конец света для него уже наступил...»

Рецептов, что делать в этой ситуации и в кино, и в литературе масса. От «накрыться простыней и, не создавая паники, ползти на кладбище, до куда более позитивных, оптимистичных даже.

Литературные параллели

«Соболезновать страждущим — черта истинно человеческая, и хотя это должно быть свойственно каждому из нас, однако ж в первую очередь мы вправе требовать участия от тех, кто сам его чаял и в ком-либо его находил». Так начинается книга в последующие восемь веков многократно раздерганная на цитаты, и не менее многократно разочаровавшая подростков, искавших в ней только и исключительно эротический контекст. Зато к годам, условно называемым зрелыми, чтение ее приобретает не только смысл, но и интерес. В том числе интерес опознания. Например, элементов нашей сегодняшней действительности. Смотрите сами.

Группа из трех благородных юношей и семи дам, встретившаяся в церкви Санта Мария Новелла, уезжают из охваченной заразой Флоренции на загородную виллу в двух милях от города, чтобы спастись от болезни…

Более индивидуальный подход, а также способ личного оптимизма можно найти в одном из лучших сочинений Ромена Ролана.

«Я не смею думать, чтобы в обществе моего Кола Брюньона, – пишет автор, – читателям было так же весело, как мне. Во всяком случае, пусть они примут эту книгу такой, как она есть, прямой и откровенной, без всяких притязаний на то, чтобы преобразовать мир или объяснить его, без всякой политики, без всякой метафизики, книгой «на добрый французский лад», которая смеется над жизнью, потому что находит в ней вкус, и сама здорова. Словом, как говорит «Дева» (ее имя не может не быть помянуто в начале галльской повести), друзья, «примите благосклонно» …

Ромен Роллан Май 1914 г.

На этом остановлюсь, пожалуй, и я. Не потому, что больше нечего сказать, это-то как раз есть. Но уже в следующий раз, который будет про начавшийся Кубок, ибо там точно есть и о чем подумать, и о чем поговорить.