Рубрика Андрея Мансветова 

Мало шума из дофига

    Кубок закончился, всем спасибо, победителей поздравляю, что дальше - будем думать, но речь, конечно же, не об этом, хотя в контексте и опираясь. Мыслей, вопросов, ответов и ассоциаций промелькнуло множество. Что-то, промелькнув, отсеялось, что-то осталось и зреет словами. Начну издалека и не с поэзии.

Дерни за веревочку

     В одном из околокубковых рассуждений я уже поминал писателя девяностых-нулевых Анатолия Королева, начинавшего, как достаточно обыденный детективщик, а в дальнейшем превзошедшего разные жанры и стили по фантастику и мистику, включительно. Мне же хочется обратить ваше внимание на его повесть про поэтов и поэзию, самоидентификацию молодого автора, феномен творчества и опасности, связанные с… Написан этот текст довольно давно, так что найти в сети, думаю, не составит труда. Название повести «Ожог линзы», выходила она и в сборниках, и под отдельной обложкой. Спойлеров давать не буду, не в сюжете (не совсем в сюжете) там дело.

     Близок этому тексту по интонации довольно свежий роман Дмитрия Быкова «Июнь», хотя книжка мне не понравилась. Зато, по цепочке, оттолкнувшись от нее, тут же вспоминаю «Повесть о Сонечке» Марины Ивановны Цветаевой, а от нее – обратно в современность.

Фамилия - Рыбаков, имя – Вячеслав. То есть не тот, который «Дети Арбата», а который, среди прочего, Хольм Ван Зайчик. По теме у него - повесть «Дерни за веревочку», в свое время ставшая для меня едва ли не откровением и ориентиром.  Автор довел до очень зримого и значимого предела все что мог и хотел сказать о сути и природе творчества. Мне зашло. Хотя и фантастика. Не бывает так в жизни. Может и хорошо, что не бывает.

     А ассоциация снова назад по времени, к Ивану Ефремову и его «Лезвию бритвы». Роман из тех, про которые современная молодежь высказывается в стиле «многабукф», но там, и правда, можно пролистывать. Особенно если читаешь разу по третьему-четвертому.

Да, кстати, если Рыбаков заинтересует, советую обратить взгляд на трилогию «Очаг на башне», «Человек напротив», «На чужом пиру с необоримой свободой». Это можно читать и как фантастику, и приключенчески, и даже исторически, поскольку наряду с вымышленным фантастическим там дается срез (срезы) жизни и развала не во всем и не самой плохой страны. Про мечты несбывшиеся там, про любовь, грязь, смерть. В общем, как в жизни. И все об этом.

Собеседники стихов

Этот подзаголовок прошу считать моим ответом вот на какой вопрос:

Андрей, добрый день!

У меня к Вам снова вопрос о том, где грань между реминисценцией и плагиатом...

Связано с этим текстом: https://poembook.ru/contest/1204-kubok-poembuka-vesennij-sezon-2019-final-otborochnogo-etapa/poem/91584-postmodernistskij-effekt-babochki

К вопросу также прилагается исходник (Сибирский волк, 15/07/13). Для удобства оба текста выложены здесь: https://poembook.ru/diary/38804-byuronakhodok-stikhotvorenie-i-ego-sobesednik

     Не возвращаясь к теме плагиата, о которой здесь на сайте сказано много и мной в том числе, рассмотрю эту пару стихотворений под несколько иным углом, а именно, в контексте диалога. Перед нами, на мой взгляд, удачный пример, когда стихотворение именно разговаривает с другим стихотворением. Если мы брезгливо отбросим в сторону за ненадобностью гнилую и трусливую современную юриспруденцию (в области авторского права, по крайней мере) и не станем рассусоливать на тему «кто первый встал, того и тапки», перед нами останется нормальная речевая ситуация.

     Повтор в речи (особенно поэтической) – очень важный элемент. На воспроизведении построен огромный пласт поэтики как в монологическом, так и в диалогическом режиме. В эпоху постмодернизма с развитием гиперссылки, как философской (и речевой) концепции, данный пласт литературы изрядно прибавил в весе, стал более разнообразным. В частности, на прямой текстовый цитационный уровень вышла работа с мотивом (мотивами).  Именно ее, кстати, мы видим в тексте Михаила Немченко. Культурные коды взаимопроникают, отталкиваются, спорят, плюс общая, да еще и заявленная в заголовке интегрированность в постмодернистский гипертекст. И начинается все именно с диалога, эха, развернутого в более регулярную речь повтора. Сравниваем

То, что чудеснее речи любой,

помнит, как бабочка [о] камень билась

Нечто, чудеснее речи любой,

Помнит, как бабочка билась о камень.

     Кстати, и то, и другое исходит из Кушнеровского «То, что мы зовем душой…», но речь не о том. Я не буду анализировать все то поле «исходников», легших в основу стихотворения «Сибирского волка». Для меня в нем оказываются значимыми поэтики Алексея Парщикова и Виталия Кальпиди (кому интересно, может найти и почитать этих авторов, у Кальпиди опять, не в первый уже раз рекомендую книгу «Мерцание», снабженную интересными автокомментариями к каждому тексту). Но я снова отвлекся.

     Возвращаясь к теме и вопросу, хочу обратить ваше внимание на тематическое и идейное неравенство стихотворений друг другу. И вектор мысли диаметрально противоположен. Автор исходника пишет мир бабочки [внутрь], автор отклика, не желая погружаться в хаос гиперссылочной бесконечности, приращивает и приращивает устойчивые культурно-значимые коды, защищается опосредованно-иронической интонацией. По сути, от «мира бабочки» у него не остается в чистом виде ничего. Мир возникает смежный, отчасти оппонирующий постмодернистской [мета]физике и неизбежно к ней приращиваемый именно в силу оппонирования.

     Так, исходный «инженер, слесарь-сантехник» деконструируется и распадается на инженера Гарина и похмельного сантехника Афоню, взаимно прорастающих друг в друга.

     Кроме них текст Михаила населяют все оптом герои «Горя от ума» (К тётке, в деревню, в Саратов и глушь), русских и мировых сказок (Пить из копытец, Тыквы легко превращая в кареты). Созерцая постмодернистскую речь он фиксирует что «Там повстречаются пафос и стёб» …, и воспроизводит анаграмматическую игру (Гарин с Гагариным – но об анаграмме в другой раз).

   А это всё – коготок увяз. Автор сам становится субъектом постмодернистской речи. Поэтика уже отчетливо игровая и даже игривая (старшенькой Ноне). Какой уж тут плагиат. Разве что плагиат всей культуры целиком, автор выставляет ее на щит, поле ассоциаций, гиперссылок, реминисценций растет, превращаясь в… бабочку, ведь именно так в одной из математических теорий выглядит визуализация хаоса (в смысле порядка n в степени бесконечность). А в бесконечности пересекаются даже параллельные прямые. И также пересекаются финалы стихотворений.

небо построила – не по себе

богу, что бабочке может присниться (здесь понятен отсыл к Чжуан-цзы – прим. мое)

то, что чудеснее речи, и снег

в камне за ней продолжает кружиться.

Небо достанется снова богам

И журавлям... Но щебечут синицы

Нечто, чудеснее речи, и нам

Это, как бабочке, тоже приснится.

     Вот только автору отзыва комфортнее в маленьком (или привычном) мире. Отсюда и обращение к поговорке про журавля и синицу (помните, в чем там смысл). Вот только уже поздно. Поскольку текст его по природе своей стал частью постмодернистской риторики, прецедентом концептуальной поэзии, которая речево полностью строится на «внешнем» культурном коде. И это, как бы кому ни хотелось, не плагиат, ведь плагиат всегда является замещением через чужеговорение собственного голоса, а здесь – говорение о своем несомненно, только вместо слов, как единиц речи используются более крупные смысловые единицы «концепты».

     В заключение, повторюсь, что рассуждения в стиле юридического крючкотворства здесь, по моему глубокому убеждению, неуместны.   

    PS. Кстати, каждая мать вправе подать иск к своему ребенку на плагиат речи. Всей речи. Юридически в современном мире уже достаточно оснований для появления такой прецедентной практики. Внимание, мамы поэтов и писателей! Это может сделать вас богаче.

Штопор Серёжи Касатова

   «Как бы объяснить авторам, что у слов должен быть смысл?» - риторически вопросил мировой эфир Кирилл Анкудинов. «Непонятно», - задумался Андрей Тавров, - «кто кого проворачивает штопором, да еще "платежным"? Нагромождение…». Игорь Караулов более практичен. «Как платить смартфоном, знаю», - говорит он. – «Но как платить штопором?»

     Вот в таком ключе обсудили в «квалификации» Касатовское «7-30» (https://poembook.ru/contest/1203-kubok-poembuka-vesennij-sezon-2019-kvalifikatsiya/poem/91959-7-30). 

  И это навело меня на мысль. Во-первых, прочитать само стихотворение. И я, спасибо Анкудинову, помянувшему непонятку в интервью, прочел. Во-вторых, я тоже не понял образ, во всяком случае, пока он был вырван из контекста.

      Я знал (был готов к тому), что Касатов - автор постмодернистского мироощущения и текстописания, в чем еще раз убедился. Это (чтение) было как прокрутка ручки настройки радиоприемника.

   Сразу вспомнился фильм, смотренный еще в восьмидесятых (в деревенском клубе тогда показывали странные до полной необъяснимости – и где только такие брали -  фильмы). Что за фильм – спасибо интернету, нашел легко. Оказалось, сюрреалистическая кинофантазия Жана Кокто «Орфей», основанная на мифе об Орфее, вторая часть «Орфической трилогии» в которую также входят фильмы «Кровь Поэта» (1930) и «Завещание Орфея» (1960). Основой для сценария послужила одноименная пьеса Кокто, написанная им в 1926 году. Там, в частности, есть сцена, где Орфей начинает получать по радиоприёмнику в машине странные, бессвязные сообщения. Ему кажется, что это драгоценные крупицы поэзии.

     Вот у меня, собственно, было ощущение из этого же ряда. Только здесь (постмодернизм же) мне слышатся голоса разных поэтов, их перекличка, неявная, исподволь, со сбитой настройкой, помехами. Не сомневался я только в том, что это именно поэзия. Хотя и авторская игра, в то же самое время.

    Не буду разбирать весь текст (а и не ставил перед собой такой задачи), отмечу только несколько значимых для меня самого моментов. 

    Первая строфа с нарочито диссонансной рифмой (сам автор, по слухам, ее не одобряет)

Огни упали на поребрик

Воскресенья

Нас разрушает

Нескончаемость

Веселья

     Ставит читателя на место, которое определил ему автор. И это место случайного подслушивателя передачи, которую автор - «транслятор» гонит в эфир в надежде найти своего, но точно не этого слушателя. А еще и поребрик, который сквозным бордюром красной линии проходит через все стихотворение. Поребрик – вектор, указатель своей дороги в жизни, узкой, не так как канат, но все же узкой.

      Дальше прорыв: «И кто-то истинный / Но спрятанный надёжно…» Автор замахивается на принципиально непознаваемое, на безымянного бога случайной судьбы. Может быть не этой, не здешней. И тут мне становится понятно, почему в начале сегодняшнего выпуска рубрики я вспомнил «Дерни за веревочку» Рыбакова. «Фактически «инга» — это судьба. Только не данной жизни, а будущей, посмертной…» - цитата оттуда.

      А у нас тут имеется просто «кто-то», причем тот самый, приходящий в речь из детских страшилок, никогда не названный, но постоянно появляющийся в поэзии под самыми разными личинами. Тут важно еще одно отвлечение. Вся та, транслируемая автором поэтическая речь в силу сбитой настройки очень трудно поддается идентификации. Как будто ты знаешь, что это, ты знаешь, что это круто, но не хватает ума и памяти понять, что твое подсознание имеет в виду.

   Так вот, «кто-то» - это и моцартовско-пушкинско-есенинский черный человек, и чайфовский «кто-то хитрый и большой наблюдает за тобой». Это настолько сверхархетип, что острая индивидуальность достигается за счет ее полного отрицания. И этот кто-то что-то с нами делает (проворачивает). Отсюда и аллюзия на бога судьбы. Через которую я легко выхожу на ассоциативное понимание «платежного штопора» не понятого вышеназванными товарищами.

Знаете, есть такие автоматы для жвачки? Кидаешь монетку, проворачиваешь ручку, выкатывается шарик.

     Теперь делаем поправку на бога. И понимаем, что Игорю, например, Караулову совершенно не обязательно понимать, как платить штопором. Ему же не предлагают это делать, он, как и прочие мы, в страдательном залоге.

     В общем, как-то так, дальше в семантику я не полезу. Можно, но смысла особого в этом не вижу. Перед нами классического вида то самое орфеево зерно из радиоприемника. Можно не понять, но оказывается трудно не заметить. А ведь это не так просто: сделать заметным, помнимым и опознаваемым неосмысленный на читательский взгляд набор слов. Искусство, однако.

Там дальше еще пара строк об том же неназываемом боге. С намеком на образ «городского сумасшедшего», через персонификацию которого становится понятно многое в рассматриваемом стихотворении, по «штанину поребрика» включительно.

    «Ура, я нашел исходник», - весело запрыгал под черепушкой мой внутренний голос. Текст про человека, с полностью нарушенными связями с миром. Все мы помним: «В рукава просунул руки, - оказалось, это брюки». И там дальше:

«Глубокоуважаемый

Вагоноуважатый!

Вагоноуважаемый

Глубокоуважатый!

Во что бы то ни стало

Мне надо выходить.

Нельзя ли у трамвала

Вокзай остановить?»

   У Касатова присутствует и вагонная тема, и ключевое слово «глубокоуважаем», и чертов ленинградский «поребрик» в разных видах. Вот…

   Дальше – просто лирика, а о ней мне в контексте текущего рассуждения не так интересно. Впрочем, лирика годная.

И так до завтра

Так до завтра

Так до завтра

В непримиримом отрицании

Азарта

В семь тридцать вечера

Поребрик оживает

Щелчки дверей

И в каждом рана ножевая…

    PS. Дабы не возбуждать апологетов неизбывного авторского права, здесь необходимо произнести слово «Маршак». Вот, произнес.

     А станет ли Касатов новым обэриутом – вопрос к автору. Может ещё «кто-то истинный» в курсе. Но я у него не спрашивал, главное, знаю, что он милосерден.