Да или Нет? Илья Рейм.
Да или Нет?
6 февраля 2018,
ОБ ОЦЕНКЕ СТИХОВ
В прошлый раз мы с Вами говорили о стихотворениях, которые стали в русской поэзии особенно значимыми. Не о конкретном списке, конечно, а о том, почему некоторые (по правде сказать, единичные даже у крупнейших поэтов) стихотворения оказываются со временем таковыми. Тема сегодняшнего выпуска касается оценки стихотворений и самой возможности такой оценки (поговорим и о том, какие навыки нужны для содержательной оценки стихов). И ясно, что между этими двумя темами есть связь, может быть, не самая прямая, но и не слишком таинственная.
Когда говорят об оценке стихов, обычно речь идёт о двух возможных подходах (сразу скажу: я не согласен ни с одним из них, причём своё несогласие объясню):
1. Стихи могут нравиться или не нравиться, трогать душу или не трогать. Это принципиально субъективно, только на этом субъективном «нравится или нет» можно основывать оценку. «Вкусовщина» неискоренима.
2. При оценке стихотворения должен применяться «критериальный подход»: необходимо оценить стихотворение по множеству объективных параметров (в этом месте часто пытаются привести список параметров) и попытаться максимально абстрагироваться от личного восприятия.
Логика первого подхода проста, понятна и не лишена привлекательности. В конце концов, задача стихов — оказывать влияние на душу читателя, и если этого влияния нет, то стихотворение (в случае данного конкретного читателя, конечно) потерпело неудачу, «умерла — так умерла». А поскольку душа конкретного читателя, даже квалифицированного, универсальным мерилом всего быть всё-таки вряд ли может, в первый подход заведомо заложена субъективность, с которой ничего нельзя сделать. Понятно, что, как бы человек ни оценил то или иное стихотворение (кстати, это ведь даже не про судейство и баллы, а просто про определение ценности читаемого лично для себя), никаких претензий здесь быть не может.
Логика второго подхода более замысловата. То, что она претендует на объективность, само по себе неплохо. Беда в том, что обычно этот подход предполагает частичную подмену настоящей объективности — максимального абстрагирования от личного вкуса — математически объяснимой справедливостью. Только стихи — вещь не математическая. Их задача, как уже говорилось выше, есть воздействие на душу читателя. И когда мы приходим к «тут нам автор насыпал пять килограммов вкусных рифм, три килограмма хорошего ритма, семь кило хороших образов, два килограмма композиционных находок, вычитаем два килограмма за фонетические тяжести — получаем пятнадцать килограммов оценки», то каков бы ни был список критериев, измеряемых в килограммах, получается полнейший маразм. Стихи нельзя объяснить до конца. Можно объяснить многое в них, можно понять детали, приёмы, технические особенности, разобрать мотивы и отсылки к другим текстам. Можно разобрать всё на буквы и звуки, осмыслить любой конкретный аспект стихотворения. Но это будут аспекты, кусочки, мёртвые осколки. Стихотворение умирает в тот самый момент, когда начинается процесс его расщепления. Это не значит, конечно, что ничего никогда не надо расщеплять. Расщепляют для анализа и понимания деталей, расщеплению всегда должна предшествовать некая интегральная оценка. Это значит, что если расщепление становится основным инструментом оценки, то некая важнейшая суть оказывается за бортом.
Словом, я, прямо как Полиграф Полиграфович, не согласен ни с Энгельсом, ни с Каутским. Оба описанных подхода кажутся мне, будучи декларированными достаточно последовательно, манифестами ограниченного восприятия. Но попробуем подумать, каким мог бы быть более интегральный подход.
Что такое стихотворение? Это некоторое поэтическое высказывание, сообщение читателю. И у этого высказывания есть содержание, то, что автор хотел сказать (упаси Боже сводить это к примитивной идее и логической мысли: хорошая лирика может достаточно иррациональным образом буквально в несколько мазков изобразить нам целый способ переживания мира, в этом, наверное, и есть великая сила и великий соблазн Поэзии), и есть то, во что автор содержание облёк, форма. Кстати, содержание с формой трудно отделяемы друг от друга, если речь о действительно хороших стихах. Что такое оценка стихотворения? Это оценка общей гармоничности результата (и отчасти — его оригинальности, то есть сделанности не по готовым образцам, кем-то уже наработанным). Того, что хотели сказать и того, как это удалось донести. И всё. И ничего больше. «И никаких контрреволюций.» Не важно, соответствует ли глубинное содержание мировоззрению читателя, важно то, насколько это содержание небанально и многомерно. Не важно, соответствуют ли технические средства вкусу читателя и привычным для читателя рамкам поэтической формы, важно то, насколько эти средства гармонируют друг с другом и с самой сутью стихотворения (правда, фундаментом для понимания этого всё-таки является знание технических деталей). Мир вокруг нас чрезвычайно вариативен. Нет «правильного мировоззрения». Нет «правильной формы». Никаких универсальных правил, начиная с какого-то уровня, не существует. Но есть лирические высказывания глубокие, цельные и гармонично опирающиеся на слова и звуки, из которых они составлены, а есть — куцые, примитивные, рассыпающиеся на фрагменты. Первые — это Поэзия. Вторые — в лучшем случае ученические попытки. Естественно, между теми и другими есть целое пространство. И именно по тому, где в нём находится стихотворение, последнее и можно оценивать.
Кратко подытоживая, стихотворение — не сумма приёмов, а его качество — не сумма оценок по каким-то более или менее проработанным критериям (и, кстати, вычитание суммы придирок к тексту из базовой оценки — тоже не метод, т. к. мало чем по сути отличается). Оценка стихов всегда достаточно иррациональна, но всё-таки степень субъективности этой оценки сильно зависит от квалификации оценивающего. Что же требуется от оценивающего? Попытаюсь сформулировать основные принципы, во всяком случае, то, как я их вижу.
1. Ориентация на целостную оценку произведения, при которой первично общее восприятие, а анализ технических деталей и особенностей следует за этим восприятием, расшифровывая и дополняя, но не опережая его.
2. Поэтический кругозор и общий уровень культуры, достаточный для того, чтобы видеть не только ту поэзию, которую читатель лично предпочитает, а вообще сколько-нибудь значимую поэзию, в том числе далёкую от личных вкусов. Знакомство с разными стилями и определённое внутреннее принятие даже тех, которые «не входят в круг поэтических предпочтений» читателя.
3. Достаточный уровень знания стиховой механики и аспектов техники. Но и готовность принять использование тех технических решений, которые противоречат личным пристрастиям читателя, если есть ощущение, что они являются органичным элементом стиля автора, не нарушающим целостность стихотворения.
4. Изначальная доброжелательность взгляда. Она совершенно необходима для того, чтобы механизм интуитивной оценки отработал приемлемо. Изначальная установка «А поглядим, какие коряги тут нам автор влепил» приведёт к полному разрушению работы упомянутого механизма. Если не задавать изначально вопроса «что тут хорошо и что стихотворение нам говорит?», текст сразу распадётся на технические моменты разной степени шероховатости.
5. Пассивная по отношению к оцениваемому произведению позиция. Не важно, что и как на месте автора на конкретную тему хотел бы сказать читатель. Важно то, что и как сказал автор. Не важно, насколько читатель согласен с авторской позицией. Важно то, насколько сказанное автором глубоко, точно и целостно.
Заметьте, что широта кругозора и уровень непредвзятости, требующиеся для глубокой оценки стихотворений в разных стилях, существенно выше, нежели те, которые требуются для написания стихов. Собственно, именно из этого факта проистекает большое количество случаев, когда вроде бы приличный поэт начинает оценивать чужие работы — и терпит полное фиаско. То, что человек научился писать (и даже, возможно, создал свой узнаваемый личный стиль), определённо значит, что ему есть что сказать, что он научился это говорить, наработал свою личную технику — набор приёмов, работающих для его стиля. Но применение данных наработок к оценке разнообразных стихов других авторов часто приводит к реализации мифа о Прокрусте: всё, что не влезло — отсечь, везде, где не хватило, растянуть. Кроме того, при этом часто имеет место эффект Даннинга — Крюгера, и то, что автор уже умеет писать сам, дополнительно подпитывает его самооценку в области анализа стихов, которая и так, в силу упомянутого эффекта, сильно завышена. Да, так бывает: в сфере написания стихов человек уже давно миновал Долину Отчаяния (см. иллюстрацию к статье в Википедии) и годами карабкается по Склону Просветления к открывающимся новым и новым высотам, а вот в области универсальной оценки поэзии он всё ещё успешно покоряет Пик Глупости. Причём, будучи помещён своим основанием на всю высоту поэтического опыта индивидуума, этот блистательный пик сам становится ещё более высоким, бессмысленным и беспощадным. Как раз поэтому мы довольно часто видим безапелляционно-наивные комментарии хороших авторов под конкурсными работами. В первый момент удивляешься: с чего бы? Потом понимаешь: просто оценивающий не читает стихотворение как поэтическое высказывание, он всего лишь предлагает автору оцениваемого стихотворения путь «как стать мной и писать как я». Совершенно, естественно, не понимая, что не вполне осознанно замышляет поэтическое (и отчасти психическое) убийство. К счастью, таких комментаторов обычно никто не слушает, да ещё и «спустить с лестницы», высказав своё ответное мнение об оценке, норовят. Что их чаще всего обижает. Но оставлять без ответа безапеляционные и не слишком компетентные буквоедские (а любое разглагольствование о технике и смысле, не увязанное с целостным восприятием и попыткой абстрагирования от личного вкуса — это и есть буквоедство) замечания — тоже не совсем правильно.
Помню, Владимир Смоляков просил меня посмотреть сторонним взглядом несколько своих стихотворений. Одна из особенностей стихов этого автора в том, что он любит ритмические тяжести, большое количество сверхсхемных ударений и т. п. Мне же такое количество ударений обычно режет слух, я предпочитаю гораздо более легко прописанный ритм. Но всё-таки тут надо понимать: если чуждая тебе ритмическая особенность является одной из характерных черт стиля автора, безоговорочно предлагать править это — мысль странная. В итоге я написал в нескольких местах, что «лично я бы здесь ритм смягчил, но предлагать это всерьёз не стал бы, поскольку это могло бы частично разрушить твой индивидуальный стиль». Естественно, Владимир ничего смягчать не стал (точно не помню, может быть, лишь однажды, там, где уж совсем выпирало), и был абсолютно прав.
Как проверить себя и свои оценки? Как понять, где ты находишься? Очень просто. Надо взять достаточно большую подборку стихов разных (и разнообразных по стилю) заведомо больших поэтов. Скажем, взять Пушкина, Блока, Пастернака, Есенина, Бродского, Маяковского, Ахматову, Цветаеву (список, конечно, открытый)... Причём важно, чтобы в списке были и Ваши любимые поэты, и те, чьё творчество «не входит в круг Ваших поэтических предпочтений», лучше даже, если оно откровенно Вам не по вкусу. И про каждого надо прочувствовать, чем оно замечательно. Скажем, я терпеть не могу Бродского. В целом неприятны его стихи (за некоторыми исключениями), неприятна его личность, манера чтения и манера держаться (известная по видеозаписям), неприятно мировоззрение. Но это — мои личные проблемы. Что я ощущаю, когда читаю его стихи? «Это отлично! Жаль лично для меня, что столько поэтической мощи пошло в русло, которое мне не интересно и даже местами отвратительно.» Почему? Да потому, что, хотя многие работы Бродского неприятны лично мне, трудно не видеть за ними своего рода глубины и совершенства. Ещё я не люблю Цветаеву и не в восторге от Маяковского с Есениным. Но как это может помешать видеть значимость и ценность их вклада в поэзию? При честном и хотя бы стремящемся к объективности подходе — почти никак. Да, я вряд ли часто буду проводить вечер с книгой Бродского. Но к Бродскому ли претензия? Нет, конечно! Ко мне? Да тоже нет, потому что ценность стихов Бродского я от этого видеть не перестаю. Просто этот поэт, при всей его масштабности, не является лично моим поэтом. Ну и не беда, от этого никому не плохо.
А вот если в стихах кого-либо из заведомо больших поэтов Вы стабильно не видите ничего, кроме естественных технических особенностей, которые вызывают бурный внутренний протест, видимо, с универсальностью восприятия есть проблемы. Это не значит, что у великих не может быть неудачных стихотворений. Вне всяких сомнений, такие стихотворения есть. Но если в целом творчество крупного поэта заставляет Вас думать не просто о том, что оно Вам не нравится, а о том, что в нём отсутствует какая-либо значимая ценность и «король-то — голый», проблема наверняка отнюдь не в поэте. И это простой факт, на который стоит ориентироваться.
Нет, разумеется, полностью абстрагироваться от личных предпочтений не получится. Но хотя бы постараться — стоит. И в этом усилии состоит некая часть процесса обретения культуры чтения поэзии.
Последнее, о чём хочется сказать — об оригинальности стихов. Очень часто оригинальность понимают как нарочитую необычность приёмов, строения, образов, словом, как причудливую непонятность. В этом качестве многие вообще не хотят признавать оригинальность ценностью. Но, как мне кажется, это всё-таки от неправильного понимания оригинальности как таковой. Оригинальность — это вовсе не внешняя необычность. Совершенно «традиционалистское» стихотворение может быть оригинальным, и до ужаса новаторское может при этом оригинальным не быть. Оригинальность — это всего лишь построенность не по готовым лекалам. Если стихотворение оригинальным не является, по нему обычно можно чётко сказать: автор любит стихи такого-то поэта, вследствие чего думает и пишет похоже. Оригинальность есть тогда, когда автор думает и пишет сам, не заимствуя ни ход мыслей, ни манеру письма. А вот необычность (до вычурности) поэтической манеры — это просто стилевая особенность. И хорошие стихи есть в каждом стиле. Есть отличные необычные (и даже иногда вычурные) стихи. И есть отличные «традиционалистские», в которых внешней необычности мало, но мысли и чувства, то, как эти мысли и чувства раскрываются, не списаны с готового образца. Бывает и отвратительная вычурность, и отвратительная стандартность манеры. Более того, вычурные стихи могут быть насквозь вторичны, даже если механически построены на приёмах, которые автор долго и мучительно придумывал и которых нигде больше не встретишь. Почему? Да потому, что новизна — не в приёмах. Новизна в том, что автор говорит своё и по-своему, думает и чувствует сам, а не пишет в готовой манере, не выражает готовые мысли и не держит в голове некий образец или канон. Вот и всё. Оригинальность — всегда большое достоинство, важная составляющая качества стихов, а необычность — просто особенность, которая с качеством чаще всего не слишком связана.
