Да или Нет? Сергей Крюков.
Да или Нет?
2 февраля 2018
ПРОБЛЕМЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПЕРЕВОДА
Сегодня я хочу поднять тему художественного перевода – на примере переводов сонетов Шекспира.
Русскоязычный читатель знает о них, прежде всего, по работам Самуила Яковлевича Маршака. И большинству читателей не приходит в голову мысль усомниться в качественности перевода. И вполне понятно, почему. Потому, что сонеты Маршака, напечатанные в качестве переводов сонетов Шекспира – хороши сами по себе.
Читателю зачастую всё равно, читает он стихи, полностью доносящие смыслы и эмоции оригинала, или же ремейк, написанный по мотивам оригинала.
Но достаточно взглянуть на такой перевод, чтобы понять, что по переводам Маршака мы порой не сможем подобраться к смыслам Шекспира.
Sonnet 20 by William Shakespeare
A woman's face with Nature's own hand painted
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman's gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women's fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all hues in his controlling,
Which steals men's eyes and women's souls amazeth.
And for a woman wert thou first created,
Till Nature as she wrought thee fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she pricked thee out for women's pleasure,
Mine be thy love and thy love's use their treasure.
Лик женщины, но строже, совершенней
Природы изваяло мастерство.
По-женски ты красив, но чужд измене,
Царь и царица сердца моего.
Твои нежный взор лишен игры лукавой,
Но золотит сияньем все вокруг.
Он мужествен и властью величавой
Друзей пленяет и разит подруг.
Тебя природа женщиною милой
Задумала, но, страстью пленена,
Она меня с тобою разлучила,
А женщин осчастливила она.
Пусть будет так. Но вот мое условье:
Люби меня, а их дари любовью!
Перевод Cамуила Маршака
Лик женщины, начертанный природой,
Имеешь ты, царица-царь души;
И сердце женское без безбородой
Притворности, изменчивости, лжи.
Твой взор правдивей, проще и свежей,
Все золотя вокруг, куда ни взглянет,
Равно и жен пленяя и мужей,
К себе невольно все живое манит.
Сперва женой ты зачат был природой:
Творя, она влюбилась и потом
Прибавкою, лишив меня свободы,
Оставила на свете ни при чем.
Раз сотворен ты женам в наслажденье,
Дай мне любовь, а им - ее свершенье.
Перевод Модеста Чайковского
Твой женский лик - Природы дар бесценный
Тебе, царица-царь моих страстей.
Но женские лукавые измены
Не свойственны душе простой твоей.
Твой ясный взгляд, правдивый и невинный,
Глядит в лицо, исполнен прямоты;
К тебе, мужчине, тянутся мужчины;
И души женщин привлекаешь ты.
Задуман был как лучшая из женщин,
Безумною природою затем
Ненужным был придатком ты увенчан,
И от меня ты стал оторван тем.
Но если женщинам ты создан в утешенье,
То мне любовь, а им лишь наслажденье.
Перевод Александра Финкеля
А вот как выглядит современный перевод этого сонета, сделанный на основе подстрочника Александра Лукича Соколовского (1837—1915), лауреата Пушкинской премии 1901-го года.
Тебе природа женственность дала,
Чем вызвала любовь мою к мужчине.
А нега сердца твоего поныне
Изменами не причиняет зла.
Куда светлее женского – твой взгляд,
Притворной позолоты нет в котором, –
И – привлекаешь ты мужские взоры
И женские сердца приветить рад.
Природа, создававшая тебя,
Сперва увидеть женщину хотела,
Но перепутала придатки тела, –
И я терзаюсь, издали любя.
Плодов любви отведать не сумею,
Но буду называть любовь – моею.
William Shakespeare
Sonnet 66
Tired with all these, for restful death I cry,
As, to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimm'd in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabled,
And art made tongue-tied by authority,
And folly doctor-like controlling skill,
And simple truth miscall'd simplicity,
And captive good attending captain ill:
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
Устал я жить и умереть хочу,
Достоинство в отрепье видя рваном,
Ничтожество — одетое в парчу,
И Веру, оскорблённую обманом,
И Девственность, поруганную зло,
И почестей неправых омерзенье,
И Силу, что Коварство оплело,
И Совершенство в горьком униженье,
И Прямоту, что глупой прослыла,
И Глупость, проверяющую Знанье,
И робкое Добро в оковах Зла,
Искусство, присуждённое к молчанью.
Устал я жить и смерть зову скорбя.
Но на кого оставлю я тебя?!
Перевод А.М. Финкеля Я жизнью утомлён, и смерть — моя мечта.
Что вижу я кругом? Насмешками покрыта,
Проголодалась честь, в изгнанье правота,
Корысть — прославлена, неправда — знаменита.
Где добродетели святая красота?
Пошла в распутный дом, ей нет иного сбыта!..
А сила где была последняя — и та
Среди слепой грозы параличом разбита.
Искусство сметено со сцены помелом,
Безумье кафедрой владеет. Праздник адский!
Добро ограблено разбойнически злом,
На истину давно надет колпак дурацкий.
Хотел бы умереть, но друга моего
Мне в этом мире жаль оставить одного.
Перевод В. Бенедиктова
Зову я смерть. Мне видеть невтерпёж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг...
Но как тебя покинуть, милый друг?!
Перевод С. Маршака Ни жить, ни видеть больше не могу:
Величье побирается под дверью,
И высота — у низости в долгу,
И верою командует безверье,
И почести бесчестью воздают,
И честь девичья пущена по кругу,
И перед правдой прав неправый суд,
И услуженье ставится в заслугу,
И свет доверья обратился в тьму,
И власть уста замкнула златоусту,
И доброта сама идет в тюрьму,
И ложь диктует истины искусству...
Не жить, не видеть, сжечь бы все мосты,
Да пропади всё пропадом! Но ты...
Перевод Н. Голя
Я смерть зову. Я до смерти устал
От гордости — жеманной приживалки,
От пустоты, занявшей пьедестал.
От вымученной веры из-под палки.
От срама орденов и галунов,
От девушек, что смолоду пропали,
От силы под пятою болтунов,
От мудрого величия в опале,
От простодушия исподтишка,
От человеколюбия без прока,
От знания в руках у дурака,
От красоты на стрёме у порока.
Устал — но как мне выпустить из рук
Ту жизнь, в которой остается друг?
Перевод В. Орла Измучась всем, я умереть хочу.
Тоска смотреть, как мается бедняк,
И как шутя живётся богачу,
И доверять, и попадать впросак,
И наблюдать, как наглость лезет в свет,
И честь девичья катится ко дну,
И знать, что ходу совершенствам нет,
И видеть мощь у немощи в плену,
И вспоминать, что мысли замкнут рот,
И разум сносит глупости хулу,
И прямодушье простотой слывёт,
И доброта прислуживает злу.
Измучась всем, не стал бы жить и дня,
Да другу трудно будет без меня.
Перевод Б. Пастернака
Перевод по подстрочнику А.Л.Соколовского.
Всем утомлён, желаю смерти миру.
Невмочь мне видеть, как не может честь
Ни в счастье быть, ни досыта поесть,
А мразь меж тем подобна в масле сыру.
Отторгнута людьми святая вера,
Достоинство в гонимости мертво,
Над чистотой – порока торжество,
А красота – в когтях у изувера.
Покорена убогой властью сила,
Над разумом глумится серебро,
И служит злу бессильное добро,
А знанье и искусство – у могилы…
И мне бы вместе с миром умереть,
Когда б с тобой не разлучила смерть.
И ещё пример.
Sonnet 102 by William Shakespeare
My love is strength'ned, though more weak in seeming;
I love not less, though less the show appear:
That love is merchandised whose rich esteeming
The owner's tongue doth publish every where.
Our love was new, and then but in the spring,
When I was wont to greet it with my lays,
As Philomel in summer's front doth sing,
And stops his pipe in growth of riper days:
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough,
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her, I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.
Люблю, - но реже говорю об этом,
Люблю нежней, - но не для многих глаз.
Торгует чувством тот, что перед светом
Всю душу выставляет напоказ.
Тебя встречал я песней, как приветом,
Когда любовь нова была для нас.
Так соловей гремит в полночный час
Весной, но флейту забывает летом.
Ночь не лишится прелести своей,
Когда его умолкнут излиянья.
Но музыка, звуча со всех ветвей,
Обычной став, теряет обаянье.
И я умолк подобно соловью:
Свое пропел и больше не пою!
Перевод Cамуила Маршака
Моя любовь растет, хоть не на взгляд.
Люблю не меньше, меньше выражая.
Любовь - товар, когда о ней кричат
На площади, ей цену поднимая.
В весеннюю пору любви моей
Тебя встречал моею песней звонкой,
Как у порога лета соловей.
Но чуть окрепнет в ниве стебель тонкий,
Смолкает он, - не потому, что слаще
Пора весны, когда он пел о розе,
Но потому, что там гудит в зеленой чаще
И глушит песнь любви в вседневной прозе.
Поэтому, как он, и я молчу,
Тебя тревожить песней не хочу.
Перевод Модеста Чайковского
Люблю сильней - хотя слабее с виду,
Люблю щедрей - хоть говорю скупей.
Любви своей наносим мы обиду,
Когда кричим на все лады о ней.
Любовь у нас цвела весенним цветом,
И пел тогда я в сотнях нежных строк,
Как соловей, чьи трели льются летом
И умолкают, лишь наступит срок,
Не потому, что лето оскудело,
Что ночь не так прекрасна и чиста.
Но музыка повсюду зазвенела,
А став обычной, гибнет красота.
И я на губы наложил печать -
Тебе не буду песней докучать.
Перевод Александра Финкеля
Моя любовь – всё крепче, всё сильней,
Хотя о том не подаю я виду:
Любви нетрудно нанести обиду,
Как на базаре, голося о ней.
В любви царил весенний карнавал,
Природа буйством красок истекала –
И я в пылу весеннего накала,
Как соловей, восторги изливал…
Но звонкий летний голос соловья
Привычным стал бы осенью преклонной,
Когда с ветвей стекают гулко стоны
Мудреющего счастья бытия…
Своей любви я сдерживаю весть,
Боясь любовной песней надоесть.
Современный перевод на основе подстрочника А.Л.Соколовского.
Обратите внимание на то, как далеко по смыслам от оригинала ушёл Маршак, создавая свою версию перевода.
Каждое поколение стремится осмыслить вершины мировой художественной классики с учетом реальностей современной жизни, поэтому до тех пор, пока существует и развивается русский язык, неизбежны все новые обращения к шекспировским сонетам. Как справедливо отмечает Борис Кушнер, универсального решения проблемы перевода сонетов, к счастью, не существует. Поэтому «многие и многие поколения переводчиков будут предлагать читателям «свои» Сонеты Шекспира. И это — прекрасно!». На сегодняшний день имеется уже более десятка полных русских переводов сонетов Шекспира.
Напомним, что первые полные переводы сонетов на русский язык принадлежат Николаю Васильевичу Гербелю (1880) и Модесту Ильичу Чайковскому (1914). За ними следуют ставший классическим перевод Самуила Яковлевича Маршака (1949) и перевод Александра Моисеевича Финкеля, оконченный им незадолго до смерти, наступившей в 1968 году. Этот перевод увидел свет лишь в 1977 году в материалах Шекспировских чтений. В том же 1977 году в Лондоне вышел из печати перевод Якова Иосифовича Бергера.
В 1990 году в Ленинграде вышла книжка переводов Игоря Фрадкина, переизданная (в новой редакции) в 2003 году. В 90-е годы появляется еще целая серия полных переводов сонетов Шекспира. Их авторы — Сергей Степанов, Андрей Кузнецов, Вера Тарзаева, Алексей Бердников. Уже в начале нынешнего века, в 2001 году, в Санкт-Петербургском издательстве «ТЕССА» вышли переводы Игнатия Ивановского. Наконец, в 2003 году Издательский дом «Удмуртский университет» выпустил сборник переводов ижевского поэта Владимира Тяптина.
Быстро меняющиеся реальности современного русского языка объективно требуют переосмысления классического литературного наследия иностранных авторов, неоднократно переводившихся на русский язык. Всплеск интереса к творчеству В.Шекспира порожден отчасти значительной (и все более растущей) дистанцией между психолингвистическими особенностями известных классических переводов сонетов Шекспира и мироощущением современного русского (русскоязычного) читателя.
Подобные процессы традиционно имели место в истории русской лингвистики. В качестве примера можно привести историю русских переводов пьесы Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». Вслед за переводом Т. Щепкиной-Куперник, который для своего времени (конец XIX века) казался вполне адекватным и, более того, исчерпывающим, в середине 30-х годов появляется перевод Вл. Соловьева: иная эпоха, иное прочтение тех же самых событий, иные знаковые (и, соответственно, языковые) реальности. Нечто подобное происходит и сегодня в русском языке, в русской истории и культуре.
Заметим, что подобные изменения, происходящие в современном русском языке, порой глубже и тоньше чувствуют (и отражают в своем творчестве) не профессиональные лингвисты, поэты и переводчики, а «рядовые» носители языка. По мнению многих литературных критиков-шекспироведов, необходимо всерьез задуматься над тем, почему переводчики-любители так хотят переводить именно Шекспира, почему они отказываются доверять Маршаку и Пастернаку, какого Шекспира открывают они сами, как влияет это «реформаторство» на традиции русского прочтения Шекспира. «Нам кажется, подобные вопросы заслуживают серьезного внимания, и не стоит отворачиваться в академическом негодовании от этих «новых русских», надо к ним присмотреться». Наметившуюся тенденцию можно считать позитивной в том смысле, что ни один перевод в отдельности не может дать иноязычному читателю не то что полного, но даже сколько-нибудь близкого представления о поэтическом оригинале, и только все вместе, в сравнении, как замечает Леонид Ситник, они, может быть, позволят судить о нем с известной степенью уверенности.
Среди причин столь частого обращения переводчиков к сонетам Шекспира следует упомянуть и часто отмечавшееся в критической литературе несоответствие стиля классических переводов Маршака и Финкеля стилю оригинала. По-видимому, эта проблема была неразрешима в рамках системы художественных, выразительных средств той эпохи, в которую жили и творили эти великие переводчики, мастера художественного слова. «Мы, безусловно, будем уточнять какие-то детали, какие-то строчки будут получаться лучше, чем у предшественников; какие-то пьесы… будут переведены более современным и более крепким стихом, — писал в 1966 году В. Левик. — Но все эти улучшения не изменят существо дела, пока не явится поэт, который переведет Шекспира заново, тем свежим, безудержным, буйным и многоцветным языком, которым писал великий Вильям». И лишь сегодня, когда наступил новый период развития русского языка, стало возможным приблизиться к выразительным средствам, сходным с теми, которые были использованы самим Шекспиром.
Впрочем, сказанное вовсе не означает, что переводы полувековой и даже вековой давности следует считать лишь достоянием истории.
Прошу высказываться.
