Да или Нет?

10 октября 2017

Сергей Крюков.

Дань Иосифу Бродскому.

Вот трудно решиться на критический подход к творчеству кумира многих и многих, хотя анализировали его и до меня, и после тоже разбирать будут и будут.

Трудно поднять критический разговор о еврейском поэте, ибо, вне зависимости от твоего отношения к нему, – найдутся многие и многие, кто, если не вслух, то закадрово, – неминуемо заподозрит тебя в антисемитизме.

Но да мудрость гласит: «Национализм – есть неуважение к собственным предкам», и с этим я более чем согласен. А мудрость эту я впервые услышал в 444-й Московской школе, где учился, начиная с 7-го класса, что даёт мне некоторое преимущество при освещении темы в глазах посвящённых.

А ещё мне легче это делать – благодаря тому, что в рубрике уже разбиралось творчество еврея, ничуть не менее величественного, а именно – творчество Бориса Пастернака.

Тем более, что ругать я никого и не собираюсь, нет в том никакой ни причины, ни надобности, я лишь выскажу свой частный взгляд на поэзию Иосифа Бродского, ни в коей мере не претендуя на истину в последней инстанции.

«Не суди, да не судим будешь!»

Итак, как я вижу поэзию Бродского.

А вот как. В 1936-м родился Рубцов. В 1940-м – Бродский. Они были почти ровесниками. И отношение этих поэтов к поэзии той поры было практически идентичным. Не было тогда ни современной национальной русской поэзии, ни русскоязычной национальной еврейской, а была лишь – советская поэзия. Вот на её фоне каждый из них и смог за счёт своей самости доказать и себе, и всем советским и зарубежным поэтам, что и в СССР вполне возможна национальная русская поэзия и национальная русскоязычная еврейская поэзия.

Причислить Бродского к национальным русским поэтам невозможно – слишком велико различие и в менталитете (космополитизм, часто высокомерный взгляд, вульгарность, нигилизм-чернушество, ворчливость лирического героя…), лексическое отличие (стремление обойтись без глаголов, как бы естественное использование сленгизмов и бранных слов, национальные лексемы…) и, наконец, открытая приверженность к своей древней нации, которой поэт никогда не стеснялся.

А Рубцова причислять к чему бы то ни было, кроме русской национальной литературы, было бы тем более странно.

Но я считаю, что литературный вклад Рубцова и Бродского в развитие русскоязычной поэзии – очень и очень схож, хотя общее в их стихах найдёшь едва ли.

...Я воротился восвояси.

Все похоронено в снегу.

Но чувство долга на атасе

стоит у чувства "не могу".

К тому же, веры в человеке

в рутину больше, чем в аптеки:

тружусь. И, будучи еврей,

дрочу скрижали лекарей,

где к "не убий" и "не укради"

прибавились еще две-три:

"Не хавай мяса". "Не кури".

 И "Не киряй": не в Ленинграде.

Жизнь убирает со стола все то,

что прежде подала...

Рубцов – в соответствии с традицией русской поэзии – строил творчество, опираясь на глаголы, находя именно в глаголах энергетику произведений. Но об этом – в другой раз.

Бродский же, напротив того, по совету одного из своих наставников, Евгения Рейна,

как мне поведал хорошо знавший обоих немецкий поэт Вальдемар Вебер, сотрудничающий со мной в журнале ПЛАВУЧИЙ МОСТ,

старался избегать этой части речи.

Время года - зима. На границах спокойствие. Сны

переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем.

И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,

торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.

Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мгле

ты увидишь опричь своего неприкрытого срама –

полумесяц плывет в запыленном оконном стекле

над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.

Куполов что голов, да и шпилей - что задранных ног.

Как за смертным порогом, где встречу друг другу назначим,

где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог,

где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.

Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.

Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.

Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,

то не все ли равно ошибиться крюком или морем.

Хорошо это или плохо? Для поэзии Бродского – конечно, хорошо.

Для поэзии Рубцова – было бы невозможно.

Хорошо ли, что Бродский, не стесняясь, называл себя евреем в стихах, следовал традициям своего народа, его обычаям, употреблял национальные обороты речи?..

…мы, готовя уроки, хотим не плакать…

…Мы пирог свой зажарим на чистом сале,

ибо так вкуснее; нам так сказали.

Да вне сомнения – хорошо.

Национализм – неуважение к своим предкам, а стесняться своей нации – неуважение и к себе, и к нации.

Лирическое отступление от темы.

Для журнала я брал интервью о Юрии Кузнецове у профессора Литинститута, завкафедры «Теории литературы и литературной критики», Владимира Ивановича Гусева.

Беседа затронула и героя сегодняшнего поста. Вот ссылка на всю публикацию: http://www.plavmost.org/?p=7964

В.И.ГУСЕВ: Я иногда спрашиваю у своих студентов, кого они считают наиболее ярким общенациональным поэтом современности. Как правило, какой-нибудь из вундеркиндов не задумываясь отвечает – Бродский.

Хорошо, говорю, прочти что-либо из его стихов в подтверждение.

Мнётся – и не находит.

Бродский был неплохим поэтом, выше среднего уровня, но общенациональным поэтом не был никогда.
Его имя широко раздули, а творчества Бродского толком и не знают.
Впрочем, несмотря на бытующее мнение, Бродский был не таким уж неприятным и сложным человеком в общении.

А сейчас я попробую сыграть в литературную игру, подпев предложенной нашей дорогой Партизанкой теме конкурса.

Я попытаюсь представить, как звучало бы одно из очень талантливых, отчасти программных, стихотворений поэта, «Чёрный конь», будь оно написано не в 1962-м году, когда Иосифу Александровичу было 22 года, а сейчас. Или как если бы он доработал свои ранние стихи, подобно Борису Пастернаку.

Бродский, Чёрный конь                             Мой редакторский прогноз

В тот вечер возле нашего огня                 Той ночью возле нашего огня

увидели мы черного коня.                        увидели мы чёрного коня.

Не помню я чернее ничего.                      Не помню я чернее ничего.

Как уголь были ноги у него.                     Как уголь, были ноги у него.

Он черен был, как ночь, как пустота.      Он чёрен был, как ночь, как пустота,

Он черен был от гривы до хвоста.            От гривы смолянистой до хвоста.

Но черной по-другому уж была

спина его, не знавшая седла.                    Но чёрной по-особому была

Недвижно он стоял. Казалось, спит.          спина, ещё не знавшая седла…

Пугала чернота его копыт.

                                                                       Недвижно он стоял. Казалось, спит.

Он черен был, не чувствовал теней.          Пугала чернота его копыт.

                                                                       Он чёрен был, и средь ночных теней

Так черен, что не делался темней.            Тот силуэт казался тьмы темней.

Так черен, как полуночная мгла.               Чернел он, как полуночная мгла.

Так черен, как внутри себя игла.               Как в скорлупе – кощеева игла.

Так черен, как деревья впереди,                как чёрный призрак леса впереди,

как место между ребрами в груди.             как чернота за рёбрами в груди,

Как ямка под землею, где зерно.                как под землей, где выпрело зерно…

Я думаю: внутри у нас черно.

                                                                        Не так ли нам в безверии черно?..

Но все-таки чернел он на глазах!

Была всего лишь полночь на часах.            И всё-таки чернел он – на глазах!

Он к нам не приближался ни на шаг.          Но, стоя смирно, словно на часах,

В паху его царил бездонный мрак.             Он к нам не приближался ни на шаг.

Спина его была уж не видна.                      В паху его царил бездонный мрак.

Не оставалось светлого пятна.                    Спина коня была уж не видна –

Глаза его белели, как щелчок.                    Ни контура, ни блеска, ни пятна…

Еще страшнее был его зрачок.

                                                                      И вдруг – глаза блеснули, как щелчок.

Как будто был он чей-то негатив.              Как страшен был в ночи – его зрачок!

Зачем же он, свой бег остановив,

меж нами оставался до утра?                    Как будто конь был – снега негатив.

Зачем не отходил он от костра?                   Зачем же он, свой бег остановив,

Зачем он черным воздухом дышал?            меж нами оставался до утра?

Зачем во тьме он сучьями шуршал?            Зачем не отходил он от костра?

Зачем струил он черный свет из глаз?        Зачем он чёрным воздухом дышал?

                                                                         Зачем сухими сучьями шуршал?

Он всадника искал себе средь нас.          Зачем струил он чёрный свет из глаз?

                                                                      Он всадника почуял среди нас?..

Бродский – поэт, без сомнения, неординарный. Непохожий на других, узнаваемый, а, значит, талантливый. И не отдать в нашем разделе дань его творчеству я не счёл себя вправе, как не мог обойти в своём предыдущем разборе и своего кумира – Сергея Есенина, кстати, тоже Александровича.

Впрочем, не сотвори себе кумира!