История любви: суицид (в сокращении)*

Он стал никем, шляпой на вешалке и ботинками у двери в прихожей, тихо прикрытой утром и осторожно отпираемой вечером, газетой в кресле после хорошо и с кулинарной фантазией приготовленного обеда – человеком без лица и без имени, вспомогательной структурой, хорошо отлаженным и бесперебойно действующим распорядком, заводным апельсином, големом, куклой жанной, существом, которое пристёгивают к поводку, когда кокер Monk выходит справить свою собачью нужду да обнюхать пробегающих мимо сук.

 

По дороге на запад есть недалеко от шоссе одно красивое место, скалистый обрыв над бурным потоком высотой футов в сто пятьдесят. Не позавтракать ли нам под кряжистой сосной с видом на зеленовато сизые дали в ближайшую субботу, если, конечно, позволит погода? Да? Ну, вот, и прекрасно.

 

Её странно удивила происшедшая в нём перемена. Мрачная раздражительность внезапно исчезла, апатичная инертность переменилась на какое-то лихорадочное возбуждение с приступами суетливой, часто неуместной и ненужной деятельности. Впрочем, хорошо и то, что прошел, наконец, период его депрессии, больше года тянувшийся после рождения ребёнка.

 

Она не хотела подходить к краю скалы. У неё не было никакого предчувствия, просто боялась высоты, но он уговаривал взглянуть на узкую стремнину внизу, прямо под обрывом и на пенящиеся буруны валов, разбивающихся об огромные камни порогов немного ниже, где в мелких брызгах водяной взвеси появлялся кусочек радуги, когда солнце выглядывало в просвет бегущих по весеннему небу облаков.

 

Она вскрикнула дважды. Сначала, увидев многоцветное чудо, в радостном восторге, потом, медленно соскальзывая вниз, когда, отпустив её руку, он слегка подтолкнул её вперёд, удивлённо и покорно, глядя в полуобороте ему в глаза. Он не стал смотреть, как она падает, молча, некрасиво раскинув обнажившиеся ноги, безнадёжно путаясь в облепившем её с головой подоле лёгкого, бледно розового платья, как, подняв тяжёлым ударом фонтаны искристых брызг, надолго уходит под воду, и как затем, ещё живая, вновь появляется на бурлящей поверхности уже над самым каскадом порогов, чтобы в следующий миг окрасить прозрачные струи в густо алый цвет хлынувшей из расколовшегося черепа кровью.

 

Когда её труп, как разодранную тряпичную куклу жевала каменными челюстями бесстрастная пасть реки, он уже брал на руки сына, оставленного сидеть под сосной на разостланном для пикника пледе. Малыш был весел, доверчиво прильнул к отцу, обхватив рукой его шею.

 

Его разум чётко и ясно фиксировал каждое действие, однако чувства молчали, будто подвергнутые глубокой заморозке, и он мысленно отметил это несоответствие экстраординарной ситуации и полную атрофию эмоций. Не торопясь, подойдя к обрыву, он бросил ребёнка вниз, как бросают свёрток старого тряпья в чулан или как ежедневно швыряют пакет с бытовыми отходами в мусорный контейнер. На этот раз он не отошёл от края и проследил до конца за полётом маленького тела.

 

В последнее мгновенье своей коротенькой жизни ребёнок испугался. Пытаясь отвратить то страшное, которое к нему приближалось, малютка инстинктивно вцепился в растрепанные ветром отцовские волосы и крепко сжал липкую от сладостей ладошку. Клок светлых волос из папашиной шевелюры так и остался в судорожно стиснутом крошечном кулачке, когда малыш с легким всплеском ушёл под воду. Что случилось с телом сына дальше, он узнать не успел. В то мгновение, когда дитя, погрузившись в стремнину, вдохнуло в себя воду, в глазах отца всё посерело, потом пошло рябью, вспыхнуло ослепительным, серебристо белым светом и померкло навсегда и окончательно.

 

Прошедшая жизнь не промелькнула молнией перед его мысленным взором, ведь он был всего лишь плодом воображения уже не существующей женщины и мучительным следствием Её беспредметной любви. Уничтожив причину своего существования, он обрёл вожделенное освобождение.

 

*) Не успел подать в конкурс миниатюр 500 слов (исходная версия 2008 года 1500 слов)