Притча
ПРИТЧА
Жили-были старик со старухой.
Жили долго. Две тысячи лет.
И была им в бессмертьи порукой
Ноша тяжкая счастья и бед.
Им волшебник у синего моря
Предсказал белый свет пережить,
Если поровну счастье и горе
Будут в дальней дороге делить.
Но бессмертье бессмертьем, а все же,
Как об этом жалей не жалей,
Становилась тяжелая ноша
С каждым прожитым днем тяжелей.
И старуха в осеннюю стылость,
На широком пожухлом лугу
У дороги в траву опустилась
И сказала: «Идти не могу...»
Дед поил ее чаем покруче,
Из кореньев готовил питьё,
Но старухе не делалось лучше,
Тяжесть ноши давила её.
И старик на неравные части
Поделил на лужайке суму:
«Ты бери-ка, Прокофьевна, счастье,
А несчастье себе я возьму».
И она, словно раньше над зыбкой,
Улыбнулась светло и легко,
И душа ее с тихой улыбкой
Отошла далеко-далеко.
И старик, поседевший от горя,
Стал пожухлой осенней травой.
И волшебник у синего моря
Покачал головой...
Жили-были старик со старухой.
Жили долго. Две тысячи лет.
И была им в бессмертьи порукой
Ноша тяжкая счастья и бед.
Им волшебник у синего моря
Предсказал белый свет пережить,
Если поровну счастье и горе
Будут в дальней дороге делить.
Но бессмертье бессмертьем, а все же,
Как об этом жалей не жалей,
Становилась тяжелая ноша
С каждым прожитым днем тяжелей.
И старуха в осеннюю стылость,
На широком пожухлом лугу
У дороги в траву опустилась
И сказала: «Идти не могу...»
Дед поил ее чаем покруче,
Из кореньев готовил питьё,
Но старухе не делалось лучше,
Тяжесть ноши давила её.
И старик на неравные части
Поделил на лужайке суму:
«Ты бери-ка, Прокофьевна, счастье,
А несчастье себе я возьму».
И она, словно раньше над зыбкой,
Улыбнулась светло и легко,
И душа ее с тихой улыбкой
Отошла далеко-далеко.
И старик, поседевший от горя,
Стал пожухлой осенней травой.
И волшебник у синего моря
Покачал головой...
