Иди и дыши

Он давно всё для себя решил. Оставалось только дождаться удобного момента. Как говорил в детстве его дед: «Удобно, когда Богу угодно». И вот, видимо, Богу наконец-то стало угодно. Пашка, поблагодарив про себя седобородого владыку миров, украдкой бросил взгляд наверх, протыкая им одинокую тучку, и сказал: «Ну, добре». Пробитая туча-мать пустила одинокую крупную слезу, которая плотно опустилась аккурат на коротко стриженное Пашкино темя, окончательно одобряя решение неба и благословляя того на задуманное…

 

В эту организацию он попал в самом начале семидесятых, когда до коммунизма было уже рукой подать. Страна цвела и одновременно вооружалась, ибо капиталистическая тля и прочие колорадские жуки были падки до этого цветения, перманентно угрожая и норовя всячески навредить нашим городам-садам, вплоть до полного истребления.

 

Но до того события в его жизни произошла трагедия. Всё детство Пашка провёл в глухой сибирской тайге, в небольшом поселении старообрядцев, состоявшем всего из двадцати шести обитателей. Паша жил в одном доме с отцом. Мать, со слов бати, отошедшую на тот свет при родах вместе с дитём, когда Пашке было полтора года, он, естественно, не помнил. По той же причине не народилось у него ни сестёр, ни братьев. Отец поклялся самому себе никогда больше ни с кем не сходиться и клятву свою держал железно.

 

Слово цивилизация не знал, но сад имелся, цвёл и плодоносил ежегодно. И угрожала ему, ну если только какая лесная живность, и то аппетиты были умеренные, ибо тайга и без того кормила своих обитателей щедро и практически с руки. К четырнадцати годам он, полностью сросшийся с природой, умел делать всё, что было необходимо даже не для выживания, а для полноценной счастливой жизни в тех условиях. Свободно ориентируясь в горно-лесистой местности, мог в одиночку уйти на большое расстояние от дома, а расстояния там измерялись днём пути. Умел добыть любую дичь, прекрасно разбирался в травах, кореньях, да, собственно, в любой таёжной растительности. Словом, знал все премудрости таёжной жизни, и, случись чего, не дай Бог, останься он один – не пропал бы. Но это самое «чего» всё же случилось и хлебнул Паша вдоволь.

 

В конце лета в одной из многочисленных российских колоний произошёл побег. Бежали пятеро зэков, все шли по мокрухе, двое – рецидивисты с особо-опасными статьями. И, несмотря на то, что лагерь находился далеко, через какое-то время беспорядочно блуждавшие несколько дней по тайге уголовники вышли именно на общину. Всё небольшое население после недолгих разбирательств дало отпор зверью в провонявших робах. В той короткой жестокой войне не выиграл никто. Из местных в живых остались только Пашка, да ещё шестеро – две бабы и четверо малых, схоронившихся в погребе одного из домов. Привыкшие к мирной, размеренной, хоть и суровой, жизни, богопослушники, унесли с собой на староверческие облака три, ещё при жизни прогрызенные червём преступные души. Всё это он узнал позже, со слов своего будущего командира майора Семёна Петровича. А тогда мальца Бог сберёг, оглушив сзади чьей-то рукой твёрдо и увесисто в самом начале побоища.

 

– Ты, парень, в рубахе родился, – рассуждал майор. – Эти твари просто забыли о тебе, приняли за труп, когда всё закончилось.

 

Днём позже подоспели военные, прочёсывавшие тайгу и вышедшие в итоге на след беглых. Двое урок, оставшихся в живых, были ликвидированы на месте, как оказавшие сопротивление.

 

Ну а потом выживших женщин с детьми поселили в обычной деревне. А вот Пашка с перевязанной головой и тёмными кругами под глазами оказался в большом городе Москва.

 

Как оказалось, старший группы захвата имел в столице друга, тоже человека военного, в свою очередь бывшего на короткой ноге с зам. начальника отдела спецподразделения ГРУ, куда и определила Пашку его разноцветная судьба. Иными словами, был он откреплён от пусть непрямого, но по-житейски честного служения Господу и завербован на служение своей советской Родине.

 

Место, куда он попал, было сверхзасекреченным. Особый отдел при ГРУ, проще говоря военная разведка. Набирали туда молодых ребят без родителей, без семьи. Что бы не было никаких привязок к гражданской жизни, а значит и слабых мест. Самые молодые, как Пашка, сначала попадали в подобие старшей школы, но со своей направленностью и заточенностью под будущую специализацию. Всё, что касалось физических нагрузок, уроков выживания, давалось ему легко, поскольку вся прежняя жизнь будто создана была для получения подобного опыта. Он многое уже умел, знал, и потому легко вписался в новую жизнь. Оказалось, и мозги были на месте и, словно смазанные хвойными маслами, травными выдержками, щедро пропитанные в своё время витаминными ягодами, шевелились очень даже проворно и споро. Но тут надо отдать должное и отцу Пашки, вложившего в него знания, пусть и специфические, но немалые.

 

Также гладко и ходко он закончил обучение, все последующие курсы, спецкурсы и перелистнул эту страницу. Все последующие пять лет службы были наполнены строжайшим режимом, конспирацией и полной концентрацией на своих обязанностях. Школьные игры закончились реальной жизнью, и в какой-то момент он осознал, что эта новая сфера применения его способностей стала для него, для его души тяжким, а вскоре и вовсе несносным грузом, влекущим на какое-то чёрное, беспросветное дно.

 

Какое-то время новые ощущения варились, булькали, настаивались в нём, пока окончательно не оформились в чёткое понимание. Он осознал, что потерял себя как личность, что абсолютно не принадлежит себе, что этот путь, на который он ступил не по своей воле, а по воле так замысловато сложившихся обстоятельств и ещё чего-то или кого-то неведомого, этот путь для него закончен и пора сходить с него окончательно. Но было одно, но очень веское «но». Из этой организации невозможно было выйти живым. Раз уж попал туда, то навсегда, до конца жизни. Долгой или короткой. Как повезёт.

 

И Пашка стал ждать подходящего случая. И дождался.

 

В обязательном порядке для поддержания формы каждую спецгруппу время от времени забрасывали в труднодоступные места. В качестве отработки навыков выживания и для проверки в полевых условиях новых, с каждым годом всё более разнообразных достижений военной науки.

 

Забросы осуществлялись в разные и совершенно неожиданные точки планеты. Это могла быть дикая природа в каких-нибудь джунглях соцлагеря, арктические льды в густозаселённом белыми медведями квадрате, крупный город, пустыня, словом всё, что угодно. На этот раз за неделю им объявили и провели вводный инструктаж по новому заданию. Точкой заброса была тайга, около пятисот километров от места, где прошла вся его прежняя жизнь. Решение было принято моментально. В оставшееся до вылета время он в голове детально обрисовал весь план побега. Расстояние его не страшило. Тайгу он знал. Комплектация была достаточной на первое время, а дальше разберётся на местности.

 

Всё шло по плану. Группу из пяти человек сбросили с вертушки. У каждого была своя инструкция, маршрут и время на осуществление задачи. В течение десяти минут, сверившись с картами и произведя стартовую отсечку времени, все разбежались. Пройдя первые десять километров, Пашка первым делом избавился от рации и ещё нескольких приборов, по которым его могли засечь, утопив те в болоте. Быстро, по карте и обычному компасу, не входившему в его походный комплект, но который он тайно прихватил с собой, определился в пространстве и двинулся в путь.

 

Первым делом он планировал добраться до своей бывшей общины. Кроме обычного человеческого желания хотя бы ненадолго вернуться в место долгого и счастливого проживания, была и другая цель, основная. Отец несколько раз показывал ему схрон, где был припрятан золотой слиток. Откуда он взялся, особо не распространялся, пару раз только дал понять, что, мол, прадед, ещё при царе, раздобыл по случаю, мол греха за этим металлом нет и лежит он здесь на совсем уж чёрный в жизни день, который пока не наступал и, надеюсь, не наступит. И завещал знать, но не трогать без таковой надобности. Пашке в общем-то и не хотелось. Гораздо интереснее было рябчиков ловить в силки, да рыбу острожить, а то и голыми руками проворство являть. А вот сейчас тот день как раз и наступил. Вернее, настал-то он раньше, но оказия добраться до золота вышла только теперь. Дальше он думал, не задерживаясь там надолго, податься в самые глухие места, найти какую-нибудь охотничью избушку, кои, как он знал, скрывались в некоторых таёжных местах, особо богатых дичью, ну или по-быстрому отстроить небольшой зимник, на худой конец землянку отрыть. Все эти премудрости он знал, и они его не пугали. Время на постройку было. Отсидеться там зиму, а дальше снова по ситуации. Или окончательно закрепиться на той земле, или же искать что-то более подходящее, вплоть до заграницы. Но сейчас ему хотелось только одного – тишины и одиночества.

Был у него и план Б…

 

Добравшись до места, Павел обнаружил, что природа добросовестно поработала, слизав за двенадцать лет шершавым зелёным языком былую крепость изб, деревянных настилов и всех остальных дел рук человеческих. Не везде добралась. Там, где не слизала – обглодала. Где не обглодала – дотронулась, но трогала настойчиво и неоднократно. Известно. Нет человека – нет беспорядка, но и порядок не на людской нрав. На природный, хаотический. Так заведено, так было, так есть и так будет.

 

Никаких признаков жизни не наблюдалось. Павел подошёл к своему крыльцу, отворил незапертую дверь, миновал сени, вошёл в избу и отшатнулся от увиденного. Перед ним сидел отец, живой и невредимый, только без бороды и почему-то в камуфляжной одежде. Такой же, как у него самого.

 

– Здравствуй, Паша. Раздевайся, присаживайся. Полагаю, вопросов у тебя немало, а это всегда к долгому разговору. Поверь мне, примета верная.

Павел смотрел на отца одновременно недоверчиво и зачарованно. За эти годы тот практически не сдал, наоборот, ещё больше заматерел. Отец был привычно сдержан и спокойно ждал, когда Пашка придёт в себя. Тот наконец неуверенно стянул с себя верхнюю одежду и опустился на краешек стула.

– Ну ты даёшь, батя.

– Работа такая. Да и ты дал жару, хотя и ожидаемо.

Пашка от удивления вскинул бровь.

– Что значит ожидаемо?

– То и значит, Паша. Ожидают чего-то тогда, когда что-то знают, владеют определённой информацией.

– Так… Интересно. И что же это за информация? Я, конечно, очень рад твоему воскрешению, батя, но ты можешь мне всё растолковать? Почему ты живой, почему ты здесь, почему в этой форме, что вообще происходит???

 

То, что Пашка услышал от отца, ввергло его в ещё больший ступор и оцепенение. Он был шокирован. Оказалось, что в пятидесятые годы в КГБ приняли решение о создании в стране секретных баз по взращиванию будущих военспецов, знания и опыт которых планировалось применять как во внутренней, так и во внешней разведке. Поскольку планы по насаждению коммунизма, а значит счастья во всём мире, были серьёзными, то и денег на это государство не жалело. Вернутся сторицей.

 

Было несколько вариантов реализации этого плана. Один из них – поселения в труднодоступных лесах под легендой старообрядческих общин. Под маской взрослых выступали опытные военные, чекисты, в общем разные специалисты в своём деле. Дети в общины, как и в школу, в которую попал Паша, отбирались из сирот. И чем младше, тем лучше. Росли и воспитывались они в необходимых для будущей работы условиях, как говорится – по специфике. Ну а потом, когда наступала пора переходить на новый этап, моделировалась ситуация этого перехода. Выглядевшая естественно, пусть и не всегда приглядно. Опять же, для того, чтобы обрубить все мирские, не нужные универсальному солдату Родины, связи. В случае Пашки это был набег зэков со всеми вытекающими. Это была прекрасная профессиональная инсценировка. Никто при этом не пострадал. Пашку вырубили в нужный момент, в самом начале. Всё остальное – байка, в которую он не мог не поверить, – так чётко и правдоподобно всё было отыграно.

 

– То есть ты мне не отец?

– Нет конечно. Ты подкидыш. Тебя шестимесячным нашли на пороге детдома. Информация поступила в наш отдел, а дальше всё по схеме.

Пашка глядел в пол, играя желваками.

– А как вы догадались, что я сбегу? Как могли этого ожидать?

– Очень просто. Ты уже год как начал вызывать подозрение. Многие тесты, которые вы регулярно проходите, завуалированы и в первую очередь направлены на выявление психологического состояния испытуемого, и даже на выявление пока ещё бессознательных мотивов его поведения, грозящих оформиться в осознанное стремление. Мы прочитали твоё состояние и предполагали, чем это вскоре может обернуться. Ну а дальше специально создали такую ситуацию. Проверить тебя на «вшивость». Было ясно, что, если мы правы, ты не упустишь возможность уйти и прежде всего направишься сюда.

– А золото?

– Крючок. С прицелом на будущее. На всякий случай. Просто крючок, на который ты в итоге и попался.

– И что теперь?

Пашка почувствовал движение за спиной. Повернулся и увидел двух ребят из вертушки. По-видимому, остальные были здесь же, неподалёку.

– Извини, дорогой, но служба есть служба. В нашем деле червоточина не лечится, и ты это знаешь. Подгнившее яблоко идёт в компост.

 

Он всё понял. Пора было включать план Б.

– Что, прямо здесь?

– А какая тебе разница? В этом даже романтика какая-то есть. Родные места.

– Ну здесь, так здесь. Дадите хоть полчасика побродить по родным местам, надышаться перед смертью?

«Отец» хохотнул.

– Да в общем почему бы и нет. Иди, дыши.

 

Лет в десять Пашка случайно, совсем рядом с деревней, обнаружил заброшенную, как оказалось, медвежью берлогу. Никому про то не сказал, решив, мол, пусть будет его тайной. Спустя какое-то время, точно убедившись в её необитаемости, полез исследовать и обнаружил тайну ещё бо́льшую. В самой глубине был узкий, явно не медвежий лаз. Но для человека, даже взрослого, сойдёт. К тому времени он уже часто отлучался в одиночку на всякие промыслы и даже при долгом отсутствии сразу его бы не хватились. Ещё до того он хорошенько замаскировал вход. Тайна должна оставаться тайной. Лаз под небольшим углом тянулся вперёд метров на двести, пока не расширился так, что можно было встать в полный рост и не упёрся в овальную массивную дверь. Много раз после того случая он наведывался к этой двери, и всегда она оставалась намертво запертой. Но какое-то чутьё говорило ему, что в нужный, в самый нужный момент она распахнётся для него. И именно сейчас, перед смертью, пусть это было безумием, полнейшим абсурдом, он понял, что час пробил. Его план Б был, конечно же, не планом, а самоуспокоением, игрой разума, чем-то спасительным из детства, но он был, и сейчас всё должно было решиться.

 

За ним практически не следили. Так, поглядывали на расстоянии, будучи уверенными, что деться ему здесь некуда. Да и свой опять же. Пускай насладится последними минутами. Берлога располагалась за толстенной сосной, поэтому, дойдя до дерева, он спокойно обошёл его и, будучи невидимым, быстро добрался до входа и нырнул в черноту. Фонарь был не нужен. Он столько раз там бывал, что мог продвигаться с закрытыми глазами. Расстояние до двери преодолел в один миг. Рука упёрлась в металл и чуть надавила. Дверь подалась и медленно приоткрылась. Где-то впереди тьму прореза́л неяркий, дрожащий свет…