на "Хаги-ваги" (Елена Наильевна)

 

Средь игрушек и бумаги, кукол в шляпках и пальто появился Хаги-Ваги — меховое чёрт-те что.

На лицо — как наш Щелкунчик, только руки до колен. Дочке к вечеру наскучил этот радостный гуинплен. Кривоватый и помятый, с треугольною башкой,

весь какой-то непонятный, чужеродный, никакой.

 

Я по комнате ходила, разговаривая с ним, мол, такого крокодила, может, лучше зачехлим?

На глаза чтоб не попался, спрячем, может, в сундучок?

Он же только улыбался, завалившись на бочок,

синий, кое-как пошитый.

Подошла к нему, взяла и погладила — пушистый, а внутри — клубок тепла.

И длиннющею рукою, как детёныш шимпанзе, обнял он меня с тоскою и не выпустил уже…

 

Дочка спит давно, наверно. До свидания, дружок.

Кот чихнул высокомерно и заныкался в мешок.

Фыркнул чайник вскипячённый, кот мяукнул из мешка,

и склонилась на плечо мне треугольная башка.

 

_____________________________________________________________________

_____________________________________________________________________

Млечный Путь на путь лактозы встал, чихнув звезде в чехол. Фыркнул паром чайник борзый,

напугав кошачий хор.

Чужеродный, никакущий джин синячил крокодил. Вышел гуинплен из пущи, и по-быстрому сходил.

Задержался в поле воин, в сундучок заныкав клад.

А с бумагой перебои: без обёртки шоколад.

 

В телевизоре карела критика режима зе. Я на этот цирк смотрела, и рожала шимпанзе.

Тот кричал, мол, ухи,ухи, век свободы не видать. Ржали бабки-повитухи, шимпанзю кладя на мать.

И с прозрачностью опала, на бок с досочки упав,

превращался в Шопо-пало стихотворнейший удав.

Приобнял меня рутинно автор этих злобных строк, и сказал, что я скотина. Мудр автор был и строг.

 

Я подумала отлично, мысли собрала в мешок.

В Шопо-пало встряла птичка, птичку жалко: вечный шок.

Я же, ядом как ни брызни, стих заканчиваю так:

Шопо-пало, больше жизни! Твой отец, орангутанг.